MMMCDXLVIII год - [15]

— Пойдем со мною в Альмовую рощу!

— Нельзя! — отвечала она. — Я Царевна, а ты пастух.

— Ну, так поедем на другой остров, там я и сам буду Царем!

— Хорошо! — произнесла Цитерея, и пошла приготовляться в дорогу.

Между тем любимец её соорудил Ладью в четыре шага длиною и в полтора шириною. Когда все было готово, Царевна оставила дом родительский. При сиянии полной луны вышла на берег; сердце её сжалось, она вздохнула, уронила несколько слёз на песок, на мелкие камни, на раковины, и вступила в ладью. Кормчий отчалил от берега и пустился стрелою в море. Вскоре он устал, опустил весла и стал смотреть на Цитерею, которая задумавшись сидела против него. Как единственный попечитель, который остался ей на земли, он поставил себе обязанность утешить, успокоить Цитерею, сел подле неё, вздохнул и не мог говорить. В это время челнок колыхнулся; Цитерея вскрикнула, и испуганная, невольно прижалась к своему любимцу, а он невольно сжал ее в своих объятиях.

Как хорош был тогда мир, когда всеми действиями человека располагала сама природа!

Погрузившись таким образом в сладостную забывчивость, они не хотели уже выходить из этой бездны блаженства. Челноком взялся править ветер, всегда готовый исполнять сию обязанность, если кто имеет к нему полную доверчивость. Счастливцы утопали в море восторгов, не заботясь о том, что есть возможность утонуть и в Средиземном море.

В один прекрасный день, солнце точно также светило, как и в первый день от создания мира. Цитерея и единственный её попечитель, сидели друг подле друга и ласкали двух голубков, воспитанников Царевны, не забытых дома; вдруг, неизвестно с когортой стороны, налетели тучи, небо покрылось грозою, ветр заревел, челнок заколыхался.

Ни один из древних поэтов не взялся бы описать того ужаса, в котором тогда была Цитерея.

Как ни велик был страх Царевны, но её жестокий любимец не хотел разделить его с нею, вопреки закону любви: все пополам. Однако же он готов был выскочить из ладьи, чтоб бороться с разъяренными волнами, которые осмеливались прикасаться к Цитереи. Положение её было точно горестно: кроме крупных каплей проливного дождя, на грудь её падали и крупные слезы раскаяния. Но все прошло благополучно. Небо прояснилось, солнце ярко загорелось, и скоро осушило и платье, и слезы Цитереи.

Испытав один раз опасность, мы уже начинаем предвидеть опасность; и потому влюбленные мореплаватели положили на совете своем искать пристани. Они заметили наконец, сколь неосновательно положение их, и как неудовлетворительно то, что любовь называет: все в мире.

Без счастия и без предопределения, не скоро достигли бы они до берега; но судьба заботилась об них, как волчица об Ромуле и Реме. Очень неудивительно, что вскоре земля представилась их взорам, а волны морские принесли утлый челнок не к скалам, о который бы он мог разбиться, а к пристани удобной и закрытой от всех неблагоприятных ветров Средиземного моря. Приближаясь к берегу, в изъявление радости и примирения с судьбою, они обняли друг друга и пустили на волю эмблему любви. Голуби быстро понеслись в глубину цветущего острова и не возвратились.

— Я здесь Царь! сказал гордо юноша. Цитерея сплела венок и надела ему на голову; а он, поцеловав ее объявил торжественно всему острову, что она Царица земли Цитеры.

Прекрасный грот порфировой скалы, осененный миртами, оливами, финиками и лаврами, был избран столицей нового царства.

Вскоре мудрые подвиги и труды любимца Цитереи были, как должно полагать, причиною огромного населения необитаемого острова. Ясон, торговавший Колхидскою шерстью, первый посетил остров.

— Как называется ваше земля? — спросил он у сбежавшегося народа.

— Цитера — отвечали ему несколько сот голосов.

— Кто ваш Царь?

— Наш отец.

Ясон нисколько не удивился этому ответу, ибо все Аргонавты, бывшие с ним в экспедиции, были также родные его дети.

* * *

Далее невозможно было развернуть свитка, на котором были начертаны предания о острове Цитере. Пропустив несколько десятков, сот, тысяч или миллионов столетий, пролетевших не только над Цитерою, но и над всем земным шаром, подобно туче саранчи, оставляющей повсюду, следом своим, одно истребление, мы обратимся к тому времени, в котором с воображения снова снимаются оковы, и оно одно делается всему владыкою.

После перемен, которые, в продолжение всех вышеозначенных столетий, претерпел земной шар, от землетрясений, от наводнений, и от влияний на него соседственных миров, а более от своенравия его населения, ничем не довольного и желающего преобразовать все по-своему, остров Цитера также изменился. Кто видел Ивельлину в молодости и встретил в Старости, тот может спросить себя: неужели и девственная красота мира также потухнет, как твои ланиты, красавица, которой я дивился? Неужели и под твоим цветным поясом, верная спутница солнца, охладеет внутренний жар, как в отжившем сердце Ивельлины? Неужели ослабеет и твой голос, природа? Побелеют и твои золотые локоны, божество Пророка Бактрианы и Фарсисов?

* * *

Когда Властитель Иоанн разбил Флот Эола и взял в плен всех крылатых нимф его, Цитера, насиженное гнездо Пиратов, было забыто. Как Феникс, Нереиды возродились снова. Имя Эола снова загремело на морях, но Иоанн был уже за морем, как выражались жители холодных степей и лесов; он путешествовал, а без него никто не решился на подвиг, который мог бы снова возвратить свободу морям и спокойствие берегам их.