MMIX - Год Быка - [15]

Как так? Разве писатель не властен над своими героями, не может сам сделать их отрицательными или наоборот? Может, конечно, если пожелает. Но вот разобраться со своими желаниями бывает сложно и не столь тонким и глубоким личностям, как наш Автор. Посему, за неимением лучшего, примем за рабочую гипотезу, что для Булгакова главным вопросом является его, Автора отношение к Воланду, ради чего и пришлось двенадцать лет отдавать все душевные силы Роману. А вот насколько эта гипотеза верна, выяснится, если с её помощью мы продвинемся вглубь скрытого смысла Романа.

8. Сильнее «Фауста» Гёте?

Итак, у нас вполне достаточно свидетельств, включая признание самого Автора, что в основу замысла Романа легла амбициозная затея создать нового «Фауста», посоревноваться с самим Гёте и с философской, и с художественной точки зрения. Но, между прочим, Гёте тоже ставил себе задачу не легче – превзойти в искусстве поэзии всех предшествующих поэтов, а в искусстве критики – всех современных ему философов. При этом обогнать Гёте с точки зрения диапазона поэтических стилей и художественных образов, масштабности сюжета – задача почти невыполнимая. Так что путь к успеху – превзойти глубиной знания драматических форм, степенью проработки художественных образов и полнотой перевоплощения в них Автора. И как минимум, нужен сюжет сопоставимого масштаба, не повторяющий, а дополняющий и выводящий на новый уровень проникновения в суть вещей. Судя по бурной реакции благодарной публики, эта творческая задача была успешно решена, хотя тайна этого фокуса Воланда и компании по сей день ждёт своего разоблачения.

Нам остается лишь ухватиться за эту путеводную ниточку, начало которой Автор предусмотрительно выложил на самое видное место – в эпиграф к Роману. Кроме того, он выстроил сюжет на взаимодействии такой же триады главных героев, что и у Гёте – мастер, Маргарита и Воланд. Это настолько очевидно, что большинство читателей и литературоведов нисколько не сомневаются не то что в сходстве, а в тождестве фигур Воланда и Мефистофеля.

Наша Маргарита, правда, не очень похожа, да что там – совсем не похожа на Маргариту из «Фауста». Но и на этот счёт у Автора полное алиби – раз уж Гёте срисовал прелестное личико и манеры Гретхен с образа своей невесты Шарлоты, то и Булгакову, по неписаным правилам поэтической дуэли, позволено вплести в сюжет свою собственную романтическую историю, а в образ героини – черты своей возлюбленной Елены. Опять же эта перекличка образов и имён может объяснить, почему отношения в треугольнике мастера, Маргариты и остающегося за сценой мужа гораздо больше напоминают отношения в треугольнике Фауст – Елена – Менелай.

Так что нам осталось лишь проследить, как Автор превращает старого Фауста в нового Фауста, то есть в мастера, поселив его в порядке умозрительного эксперимента в подвал в московском дворике близ Арбата. И действительно, внимательно проследив линию мастера в сюжете Романа, мы обнаружим целых две явных цитаты из гётевского «Фауста». Во-первых, в 13 главе, так и называющейся «Явление героя», собеседник Иванушки практически сразу, вместо представления, сообщает о себе: «А то я, знаете ли, не выношу шума, возни, насилий и всяких вещей в этом роде. В особенности ненавистен мне людской крик, будь то крик страдания, ярости или иной какой-нибудь крик…»

Похожие строки можно обнаружить у Гёте в главе «У ворот», где Фауст впервые сталкивается с Мефистофелем в виде пуделя:

«К чему б крестьяне не прибегли,

И тотчас драка, шум и гам,

Их скрипки, чехарда, и кегли,

И крик невыносимы нам.»

Это совпадение не может быть случайным, поскольку речь идёт именно о цитате из «Фауста», упомянутого в этой же 13 главе. Булгаков постарался бы избежать явных аллюзий, если бы не хотел обратить наше внимание на это совпадение. Более того, чтобы закрепить связь мастера с героем Гёте Автор специально акцентирует это в сцене прощания Воланда с мастером в 32 главе:

«Неужели ж вам не будет приятно писать при свечах гусиным пером? Неужели вы не хотите, подобно Фаусту, сидеть над ретортой в надежде, что вам удастся вылепить нового гомункула? Туда, туда. Там ждет уже вас дом и старый слуга, свечи уже горят, а скоро они потухнут, потому что вы немедленно встретите рассвет. По этой дороге, мастер, по этой. Прощайте! Мне пора».

Простодушный читатель вроде Бездомного просто обязан поверить Воланду на слово и увериться в том, что мастер подобен Фаусту. Но только, если наш читатель нелюбопытен и не подумает взять в руки томик Гёте. Иначе он будет вынужден воскликнуть: «Позвольте, мессир! Что за вздорные шутки? Вы за кого нас принимаете?» В трагедии Гёте вовсе не Фауст сидит за ретортой в надежде создать гомункула, а совсем даже другой доктор – Вагнер. И те самые слова о людском крике тоже произносит доктор Вагнер, а не Фауст.

Но, между прочим, доктор Вагнер у Гёте – это иронически заострённый образ великого философа Иммануила Канта. А гомункул, упорхнувший от Вагнера в самостоятельный полёт, – это тот самый вылепленный Кантом «чистый разум», которому посвящен главный труд кёнигсбергского затворника. И в последней главе «