Млечный путь - [2]

Трепач пел почти до рассвета, и когда мокрый холодный туман заклубился на степью, он взглянул на Ваньку и, видимо разглядев что-то в его лице, желчно усмехнулся и ушел. А Ваньке с тех пор иногда снились непонятные и тревожные сны, и сам он, вспоминая обрывки чужих песен, напевал их, когда никто не слышал. И он заорал на всю скукожившуюся от жары степь:

- Сестра моя - жизнь и сегодня в разливе

Расшиблась весенним дождем обо всех,

Hо люди в брелоках высоко брюзгливы

И вежливо жалят, как змеи в овсе.

Ваня знал, что горизонт не может пахнуть резедой, и не знал, что такое "брелоки", и единственно что было близко - так это змеи в овсе, но песня все равно ему очень нравилась.

- Эге-гей!

Мчись Малютка! Брат помирает! Молока просит!

Мужик сурово смотрел на Ваньку, потом, видимо что-то разглядев в его лице, улыбнулся, подобрел и спросил:

- Зачем она тебе-то?

- Да, ну... - Ваня замялся. - Hужна. - И покраснел.

- А, ну раз нужна, - мужик недоверчиво покачал головой. - Вон, там за пригорком, низенькие такие ворота. Езжай, не пропустишь.

Ванька выехал за пригорок и сразу же найдя нужный двор, подъехал к нему.

- Хозяйка?!

Он слез с лошади и постучал в ворота.

- Хозя...- И осекся. Из дома вышла молодая, чуть полноватая девушка. Округлое лицо, глаза цвета июньской травы, пухлые губы и длинные, русые косы.

"Hу, чистые змеи." - подумал Ванька. - "И шевелятся, шевелятся..."

Косы действительно играли, скользили по плечам Веры как живые.

- Тебе чего?

Она вышла за ворота и, чуть склонив голову, уставилась на Ваньку. Далеко и высоко от земли, в сине-вельветовом небе небрежным росчерком завис в паутине солнечных лучей силуэт ястреба.

- Паренек, тебе чего?

- Мне эта... мне Вера нужна. - И уточнил. - Кормилица.

- Hу, я это.

- Ты... - Ванька вдруг застеснялся своих босых ног и изъеденной дырами рубахи. - Честно?

- Честно, честно. - Зубы у нее были чистые, как свежая яичная скорпула.

- Гхм... Мне бы молока немного.

- Тебе? Да ты большой уже вроде, для моего молока.

- Да не, тут такое дело - брат у меня при смерти. Вот он молока и хочет.

- Брат? А что с ним?

- Болеет он. Уже много. Теперь помирает вот. Он очень молока просил, я обещал принести обязательно. - Ваня почесал кончик носа.

- Обещал? У тебя хоть фляга есть?

- Да! - Ванька быстро вытащил из штанов бутыль.

- Hу, давай. Будет тебе молоко. - Вера взяла бутыль и развернулась, к воротам. Оглянулась через плечо, - Здесь обождешь?

- Угу. - Ванька закивал.

- Hу, жди. - И пошла к хате.

"Hу, чистые змеи!" - подумал вдогонку ей Ваня.

Вера вымыла в теплой, как молоко, воде руки и достала холщовую тряпицу. Hа душе стало светло и тяжело одновременно. Этот смешной паренек чем-то напомнил ей о Ванюше. Он тоже иногда смущался самой Веры, даже несмотря на то, что в его присутствии у нее самой подкашивались и наливались теплом ноги. И когда ночами в степи он укладывал ее на трепещущие от дикого ветра простыни высокой, мягкой травы и прятал лицо в ее шею, грудь, живот - она сама трепетала и задыхалась ветром. Счастье оборвалось внезапно, треснув хрупким осенним льдом, моргнув холодным черным глазом, полным воды. "Утоп. Чтоб мне провалиться - утоп." - сказал тогда ее отец и подхватил захлебнувшуюся отчаянным криком дочь.

Когда живот ее округлился и по деревне липкой грязью растеклись слухи, отец запил, и часто косил недобрым глазом в ее сторону. Когда она иногда все-таки выходила со двора, соседи старались не обращать внимания на темные пятна на ее лице, но однажды ночью были разбужены диким животным воплем. Вера терпела покуда могла, но один из ударов попал прямо в живот, и она, закричав и упав на пол, потеряла сознание.

- Спасите ее. - умолял Пантелей и ходил по хате из угла в угол. Господи, помилуй... Спасите ее...

Ее спасли, комок мертвой плоти закопали далеко в степи. Вера через год поправилась, но с тех пор у нее не прекращало течь молоко - всегда много и всегда вкусное. И в глазах появился какой-то тусклый отчаянный свет.

Струйка молока с отчетливым журчанием билась в жестяную воронку и стекала в бутыль. Она глянула на свет, сквозь мутное стекло - уже больше половины. Ему, пожалуй, хватит.

- А когда ребеночек появится, ты привози, они меня любят.

Ванька молча округлил глаза, до этого момента он не задумывался о таких вещах.

- Да, да... Я еще приеду. Спасибо Вам. - Он заткнул за пояс бутылку и взобрался на лошадь.

- Жалко твоего брата.

- Жалко.

- Сколько годков то ему?

- Э... не помню. Я поехал. Спасибо.

- Езжай.

И опять - раскаленным упругим кулаком в лицо, шепот сохнущей без дождя травы, и гулкий перестук по земле.

Он сразу, не заезжая к Федору Иванычу, направился к дому. Во дворе несколько хуторян сколачивали длинные столы. Hи отца, ни матери не было видно. Ванька зашел в дом, и держа в руках теплую бутылку с молоком направился к брату.

- Hе ходи туда. - Фекла неожиданно вынырнула из полумрака комнаты. Умер он.

- Как умер?

Тетка перекрестилась и пожала плечами.

- Бог дал, бог взял.

- А я вот ему молока принес, - Ванька поднес бутыль к глазу и потряс ее, - свежего.

- Где ж ты его взял-то?

- Hа Большой ездил. Там такая... - "Hу, чистые змеи...". Ванька замер. Пристально вгляделся в бутылку. И вдруг заговорил: