Млечный Путь, 2016 № 02 (17) - [47]

— Я прав! — перебил Розенфельд.

— Если! — внушительно повторил детектив. — Если ты прав, то Кольбер получил то, что заслужил, верно? «Не рой другому яму…» И так далее. Хорошо, что Пранделли ни о чем не подозревает и может жить спокойно. На том и остановимся. Может, Кольбер действительно попал в собственную ловушку. Может, нет. В любом случае, подозреваемый отсутствует: или он умер, или его вообще не было. Дело о разорванных аневризмах закрыто, и давай больше не будем о нем вспоминать.

— Я же говорила, что Кольбера убили, — заключила Мэгги и отняла у мужа круассан. — Стив, тебе вредно сладкое, а Арику нужно поправиться. Худые мужчины женщинам не нравятся, ты уж мне поверь, Арик.

— Вы правы, Мэгги, — с чувством произнес Розенфельд. — Вы, как всегда, правы.

* * *

Доктор Пранделли после обеда обычно прогуливался в рощице около института. Тепло, свежий воздух, легкий ветерок, тень. Хорошее место для раздумий. Что-то толкнуло его в спину, доктор едва удержал равновесие, но не замедлил шага и не стал оборачиваться. Он знал физику темной материи, сам ею занимался.

— Прошу прощения, — произнес мужской голос, и рядом пошел мужчина лет тридцати пяти, с эйнштейновской шевелюрой и пронзительным умным взглядом. Пранделли вспомнил: эксперт из полиции. Как его… Доктор плохо запоминал фамилии. В фамилиях нет научной строгости, в отличие от чисел.

— Прошу прощения, доктор, — повторил Розенфельд. — Я вас толкнул… случайно.

— Неважно, — улыбнулся Пранделли. — Мы с вами говорили по телефону, и я вас видел в институте с детективом… К сожалению, у меня плохая память на фамилии.

— Неважно, — перебил Розенфельд. — Я лишь хотел сказать: у вас прекрасные работы по физике темного вещества. Очень понравились, читал с огромным удовольствием.

Пранделли с интересом посмотрел на собеседника.

— Вы так хорошо разбираетесь в физике? — спросил он с небольшим напряжением в голосе.

— Всего лишь любитель, — скромно пояснил Розенфельд. — Но ваша гипотеза о черных дырах из соседней вселенной даже на мой непросвещенный взгляд просто великолепна.

— Не хочу присваивать чужие идеи, — покачал головой Пранделли. — Это гипотеза моего коллеги доктора Кольбера, который, к сожалению…

— Да, я помню. Большая потеря для науки, верно?

Пранделли промолчал.

— Вы были друзьями, доктор? — не унимался Розенфельд.

Пранделли молчал. Разговор больше не казался ему интересным.

— Я слышал, — продолжал Розенфельд, — ваша жена собиралась вернуться к первому мужу…

Пранделли резко повернулся, сжал кулаки.

— Послушайте, вы! Какое право…

— Никакого, — немедленно согласился Розенфельд. — Но ваше возмущение подтвердило мою догадку. У вас не было мотива. Раньше. Мотив появился совсем недавно.

— Оставьте меня в покое!

— Прошу прощения, что помешал прогулке, — Розенфельд изобразил на лице смирение. — Ухожу. Я узнал все, что хотел.

Он вежливо улыбнулся и пошел вперед, оставив Пранделли в раздумьях посреди тропинки.

Отойдя на несколько метров, Розенфельд обернулся и небрежно сказал:

— Тот холодильник в кафе… Вы звонили утром в фирму и уточняли время, когда его доставят. Я не спрашиваю, я точно знаю.

— Вы не…

— Хорошее алиби. Оказывается, вы не только прекрасный математик, но и частные случаи умеете рассчитывать не хуже вашего покойного коллеги и друга.

Сказав, наконец, все, что хотел, Розенфельд повернулся и пошел своей дорогой. Он услышал, как споткнулся Пранделли.

Юрий Нестеренко Имя

Если вы читаете эти строки, значит, я уже мертв.

Пошлое начало, не правда ли? Мне не раз доводилось читать истории, начинавшиеся подобным образом. Все они, впрочем, были придуманы сочинителями, желающими завлечь и развлечь досужего читателя. Однако все, что я пишу сейчас, является чистой правдой, а не литературным вымыслом, и я не имею намерения развлекать кого-либо. Хотя, признаюсь, меня бы самого весьма развлекло, если бы я имел возможность увидеть, что вы будете делать с этой правдой. Что вы будете делать с ней теперь, когда я мертв и похоронен со всеми подобающими почестями, и прославленное имя уже высечено на моей могиле?

Я знал Винченто Фирентийского еще в те времена, когда его не называли ни Великим, ни Блистательным, ни даже Фирентийским. А называли просто Винченто, иногда прибавляя «сын рыбака», если требовалось отличить его от какого-нибудь другого мальчишки, носившего то же имя. Сам я был сыном булочника и, соответственно, тоже не мог прибавить к своему имени «Родольфо» никакой звучной фамилии — хотя по сравнению с Винченто, пробегавшего босиком все первые 12 лет своей жизни, мог считаться почти что баловнем судьбы. Если бы я был первенцем, то, несомненно, унаследовал бы отцовское дело и прожил бы достойную и размеренную жизнь владельца пекарни, уважаемого и, возможно, даже знаменитого на всем пространстве от Рыбного рынка до Плотницкой улицы. Однако я родился вторым, спустя три года после моего брата Умберто (ныне уже покойного), и, соответственно, — ибо мудрый фирентийский обычай еще в те времена запрещал дробить наследственную собственность, как ныне повелением императора Людвига, это запрещено по всей Империи — перед моим отцом встала проблема, как наилучшим образом сбыть меня с рук. Поначалу он отдал меня в подмастерья к кожевеннику, чья мастерская славилась выделкой кож даже за пределами Фиренты и не знала недостатка в богатых и знатных заказчиках, но я не оценил своего счастья и сбежал, не вынеся ужасающего зловония, присущего данному ремеслу. Выпоров меня подобающим образом, отец отвел меня в гончарную мастерскую на Старом Мосту, но и там я надолго не задержался. Делать простые горшки и плошки было для меня слишком скучным, я все норовил вместо этого слепить из глины какую-нибудь фигурку, а порой нарочно придавал кувшину причудливую форму, вызывая гнев хозяина; окончательно же его терпение лопнуло тогда, когда я не уследил за печью для обжига, засмотревшись в окно на великолепный закат над Арном. В итоге партия посуды, изготовленной как раз к ярмарке, была испорчена, а я с позором возвращен домой. На сей раз отец, надо отдать ему должное, не стал меня бить — впрочем, после расставания с гончаром моя спина едва ли нуждалась в дополнительных вразумлениях, — а некоторое время задумчиво смотрел на меня, вертел в руках сделанную мною фигурку собаки (которую, по правде говоря, можно было принять и за мула) и вдруг объявил, что со всеми моими художествами мне, как видно, самое место в мастерской художника. Должно быть, на эту мысль его натолкнула одна из утренних покупательниц, поделившаяся свежим слухом о том, что Лоренцо Сабатини набирает учеников.