Мизери - [2]

«Наверное, сломалась машина, — думает Света. — А у нее ничего нет, кроме этой шубки. Как у Акакия Акакиевича. В какое интересное время я живу! В этой женщине, как в капле воды…»

Света любуется миниатюрным отражением женской фигуры, мягко скользящим по стеклу. Трамвай, завершив поворот, останавливается у метро. Толпа просачивается в вагон через полуоткрытые двери. Толпа движется рывками, она пучится и течет, как густой шоколадный крем из кулинарного шприца тройной обводки, который туго, но быстро заполняет перегородчатую пустоту под корочкой заварного пирожного. «С получки я куплю себе пирожное», — думает Света и краснеет от стыда за свое истерическое гурманство, с которым она уже давно не знает, что делать. Никогда раньше!..

«Никогда раньше я не покупала пирожное только для себя, — вспоминает Света. — Я была уверена, что не люблю сладкого. В этих моих гастрономических аналогиях, как в капле…»

Толпа бесшумно струится, колышется, дрожит, пузырится и наконец застывает. «Дайте выйти!» — слышится мольба, отдаленно напоминающая собой приказ. Там, далеко, на задней площадке. «Ее затерли, — понимает Света. — Дурочка. Замешкалась на выходе. Обтопчут шубу!» — жалеет она затертую толпой жертву и поднимает голову. Толпа поблескивает человеческими лицами. Трамвай трогается.

«Дайте мне выйти!»

Там в голосе стоят слезы, а молодая старуха, уместившая сумку на Светином плече, ухмыляется довольно: «Покатайся, милая. Вперед не зевай».

Свету охватывает злоба. Она еще новичок в этом властном, прекрасном чувстве, но тем приятнее ей отдаваться ему раз от разу все глубже, раз от разу безогляднее. Никогда, никогда Света не уступает места таким старухам!

«…Дайте!»

Средняя дверь не закрыта, и вожатый останавливает трамвай.

«…выйти!»

Света зажмуривает глаза, потом, разняв злобу и жалость (сцепились, как пара голодных псов!), коротким усилием представляет, как может она — Света — боками промять себе путь в спрессованной массе от задней площадки к средней, как может она — Света — плечом пробить проход к нижней ступеньке спуска, как жестко, умело и нагло (пробкой!) вышибет она подростка, загородившего выход, как…

— Куда прете? — слышит Света со средней площадки. Все так и есть: норковая шубка с «летящей спинкой» вздернута подолом над последним сгустком толпы. Вот она рванулась раз, другой…

«Крючки пришьет новые», — с облегчением думает Света и, не глядя, говорит старухе:

— Поставьте сумку ко мне на колени.

Та слушается. Трамвай движется. Понемножку начинает светать.

Через час уже совсем светло. Трамвай опустел. Свете пора выходить. Ей удобнее с задней площадки. Сходя по ступенькам, Света замечает за створкой двери грязную женскую перчатку, затоптанную в угол. Задумавшись о многом, она подбирает перчатку и прячет в сумку. «Почти новая, — рассуждает Света. — Завтра утром обрадую ее. Если, конечно, она не выбросила правую».

Света где–то читала о том, как некий остроумный и щедрый молодой человек, выронив перчатку из окна бегущего поезда, тотчас выбросил ей вслед другую, с тем чтобы нашедший пару перчаток пешеход смог приятно удивиться и, быть может, вспомнить его добрым словом. Света улыбается этому воспоминанию и замедляет шаг. Она никуда не опаздывает. Как всегда после каникул, она перепутала расписание уроков и только сейчас сообразила, что сегодня не понедельник, а среда: значит, у нее пятый класс с одиннадцати, два седьмых с двенадцати, и больше ничего, если не считать тетрадей.

Света преподает английский язык в гимназии. У нее неполная загрузка. Света получает очень маленькую зарплату. Педагогический стаж ее менее двух лет. В гимназии Свету только терпят. Она плохой учитель. Ее терпят из–за текучки. Молодые «англичанки» не удерживаются здесь дольше года. Они или становятся переводчицами в «совместных» фирмах, а там, глядишь, выходят замуж за англоязычных иностранцев, или сразу выходят замуж, особенно если «пробьют» себе и своему классу путешествие в дальние страны, где, как армию элегантных, очаровательных Мэри Поппинс, встречают их белыми флагами холостяки аборигены, поленившиеся принять участие в совместно–фирменной кампании по завоеванию русского рынка.

Обо всем этом думает Света, улыбаясь, удаляясь от здания гимназии по направлению к…

В том районе, где учительствует Света, какое ни выберет она направление для прогулки, ломкие улочки все равно выводят ее к мосту, поэтому, имея в запасе время, она ступает на мост, и переходит его, и помнит, переходя, что протянут он точно по меридиану, то есть по ниточке, связующей Северный и Южный полюса; таким образом, выходит, что, когда Света идет в гимназию, путь ее направлен строго на север, а когда удаляется (как сейчас), северный ветер подгоняет ее ударами в спину, и Света ощущает в себе такую легкость, что впору ей спружинить на мосту, оттолкнуться и вспорхнуть, как птичке с провода, с качающегося этого меридиана. Только и есть в ней тяжести, что ее отрывистые, но чем–то сурово–колючим увязанные друг с другом, цепью тянущиеся за ней, шуршащие, стучащие мысли. Света думает. Она думает каждую свободную минуту. Свободных минут невероятно много, и они все удлиняются, эти минуты; Света, перейдя мост, в минуту окидывает прощальным взглядом сегодняшнее утро, быстро промахивает Марсово поле, делает несколько шагов по Садовой и попадает в заснеженный круглый парк, в котором сторожем служит покосившийся, оледеневший, среднего роста снеговик, — Света помнит, как в декабре лепили его двое мальчишек–дошколят под руководством молодого отца, а ирландский сеттер цвета раскаленного угля носился, мешая детям, по белому лугу и лаял, лаял… Смеялся…