Митюкова и Сидоров - [7]

письма и новости, а кошки — свои. Насколько их сеть хитроумней и сложней человеческой, вы можете представить хотя бы по одному тому факту, что люди об этом кошачьем присоединении к их Интернету даже не подозревают. Чел-то, простодушный, думает, что кот прилег возле монитора на столе просто так, за компанию, но чел ошибается: он просматривает почту — и кот просматривает. Но свою. Между строк. Человечья-то ему не особо интересна. А вот как кошкам удается зашифровывать свои письма и размещать между строк человечьих посланий да еще практически не притрагиваясь к клавишам, а точнее, — притрагиваясь исключительно человеческими руками — этого я раскрывать не буду. Человечество еще не готово ко столь грандиозным открытиям и потрясениям. Но теперь, надеюсь, вы понимаете, почему я утверждаю, что кошачьи средства связи на порядок или больше превосходят человеческие по сложности. С фактами не поспоришь.

Что же до писательства, то в нем в свете выявившихся выше фактов и вовсе нет ничего удивительного. Что кошки! Если уж какой-то там толстый лев может писать, а челы его творения почему-то очень почитают, то уж кошкам-то писать и вовсе не труд. Вон Сидоров — обычный кот, и не толстый нисколечки, а набросать такую сложную и тонкую вещь как брачное объявление может в два счета. Даже не моргнув глазом. Даже с закрытыми глазами. Даже и за творчество это не считает — так, пустячки между делом — а ведь составить настоящее брачное объявление это тонкое и высокое искусство, требующее вдохновения и ювелирного владения изящной словесностью. Так что ничего особенного, что, скажем, Митюкова предавалась писательству, а Сидоров ходил в поэтах. Справедливости ради, однако, признаем, что стихов Сидоров все же не писал — попросту не находил это интересеным. Стихи писал чел Сидоров — а кот Сидоров в поэты попал, так сказать, в качестве соавтора — он своего чела вдохновлял. Тот и стишок про это сочинил. Вот стишок-то:

В квартире дома у черешен

котишко шустрое живет.

Оно и ухо лапой чешет,

оно и песенку поет.

Речь тут велась о Василии Сидорове, разумеется, а про дом у черешен было сказано затем, что у дома Сидорова были посажены вишни. Чел Сидоров переименовал их в черешни — это простительная поэтическая неточность, потому что деревья эти очень близкие и с черешнями получалось почти что в рифму: чешет — черешен. Поэтому вишни на стишок не обижались, а тем более — сам Сидоров. Чего обижаться? Ухо-то он действительно лапой чесал. Не хвостом же.

Вечером чел Сидоров сел за компьютер и по наущению кота Василия Сидорова вышел в Интернет. И вовремя — от Митюковой подоспело послание и книга про одинокую кошку. Кошка была яркой и необыкновенно талантливой личностью, о встрече с которой может только мечтать настоящий кот, уверенно идущий по жизни и умеющий составить счастье трепетного женского сердца. Но как нарочно коты все попадались какие-то ни то, ни се — или черствые и бездушные, или беспомощные еще хуже Фельдмана, и не догадывались беречь хрупкие чувства своей нежной дамы. Одинокая кошка крепилась и тайком плакала, но все равно в одиночку воспитывала котят. И лишь душа ее понапрасну изнывала о настоящей любви.

— Вот, Василий, каковы современные коты, — писала Митюкова Сидорову. — Пройдут годы, сменятся поколения. Все кошки прочитают труд моего скромного пера, и тогда коты снова научатся быть сильными и делать то, что им говорят слабые кошки, потому что они должны защищать своих спутниц. Вот только мне никто не вернет ни минуты счастья, которое создается только вдвоем…

Последние строчки расплывались из-за нечаянно уроненных на них слез. В человеческих писаниях это возможно лишь в тех случаях, когда душевные излияния поверяются бумаге, а капать слезами на электронные письма челы как следует не умеют. А вот кошки запросто — я же говорю, что достижения кошачьего гения намного превосходят человеческие. Митюкова вообще об этом не заботилась, даже не заметила, как у ней это получилось — просто смахнула пару слезинок, и все, а это волшебным образом передалось на экран. Такова сила чувств — Сидоров и сам плакал, читая повествование о несчастной женской судьбе.

Он не спал всю ночь под впечатлениям от прочитанного. Душу Василия обуревали самые невероятные мысли и непередаваемые чувства. Ему очень хотелось утешить Митюкову, сказать, как он ей восхищается, приласкать, приголубить и вообще — дать наивозможное счастье. А сколько подвигов в ее честь он успел совершить в своем воображении! Короче, Сидоров влюбился. Втрескался. Втюрился. От кончика хвоста и по самую макушку, где растут ушки. Поэтому когда утром от Митюковой пришли еще и фотки, на Сидорова это уже как-либо особо не повлияло, — да хоть бы и вовсе не приходили, любовь-то закралась в душу Сидорова еще до фоток. Заблаговременно.

Но, естественно, все фото он изучил с большим интересом и самой красивой фотографией заполнил середку экрана — разумеется, в формате, недоступном человеческому глазу, а то Сидоров-большой еще решил бы, что к нему залез какой-то вирус с кошачьего сайта. Впрочем, Сидоров мог бы и не делать этого, — как известно, у кошек отличная зрительная память, и вызвать перед собой нетленный образ Митюковой Сидорову не составляло труда. Жмурк! — и вот она, Митюкова, потупила наивную толстую мордочку, вся такая манящая и красивая под светом фотовспышки, лапушка, кисонька, мечта долгих лет жизни…