Старая ткачиха Анисья Пантелеевна была в тот день счастливее всех.
— Я, — говорит она, — дорогого Михаила-то Ивановича слышала, еще когда молода была, стояла с ним рядышком, все слова его помню. Приезжал он тогда к нам в Родники, когда собирались пускать на полную мощь Родниковский комбинат.
Много, много хорошего припомнила она! Венька-то Обручев слушал ее, наслушаться не мог.
Пока-то они думали, как позвать к себе Михаила Ивановича, кого послать за ним, а он той порой, на радость всем рабочим, без провожатых сам нашел дорогу на Большую мануфактуру. Идет, стало быть, прямо к рабочим в цех. На шапке, на воротнике не успели растаять снежинки, сверкают блестками.
Белым платком он очки протер. Заметно, что годы-то большой работы легли ему на плечи. В глазах его — ясных, правдивых — всю его душу читай. Под заводскими сводами он сам с малолетства рос. Завод, фабрика ему давно знакомы. С рабочим человеком он как с братом брат.
Будто вместе с ним в корпус к рабочим праздник пришел. Всякому хочется услышать, увидеть его. Всем его мудрое слово было нужно, всем оно было дорого.
Разве такие беседы перескажешь!
Остер слух у Веньки, да ноги еще коротки: чье-то высокое плечо застит ему. Но он приклонился, вынырнул из-под чьего-то локтя и очутился ну прямо-таки близехонько от Михаила Ивановича. Сердце у Веньки так и токает от радости, норовит оно ласточкой выпорхнуть, вскрылить выше всех.
Слушает Венька, сам думает: «Напишу-ка я сегодня же письмо на фронт отцу — скажу ему, что стоял-то я рядом с самим Михаилом Ивановичем Калининым, что работаю я теперь еще лучше, как родитель мне присоветовал».
Хочется Веньке хоть одно бы словечко промолвить Михаилу Ивановичу — самым счастливым человеком на земле стал бы Венька. Но духу, смелости не хватает у него. Да и как ты прежде старших сунешься? Даже оторопь, ровно озноб, пробирает его.
Тихо Михаил Иванович говорил, но так, что никогда его слов нельзя забыть. Будто слово свое он из глуби сердца брал и всем в душу клал.
И того, помнится, коснулись: много ли сил у нас, хватит ли их, чтобы гитлеровца-захватчика вогнать в гроб и кол осиновый забить.
Михаил Иванович обвел рабочих своим взором, рукой указал на всех:
— Сила наша неисчислима и неизмерима, сила наша — это мы с вами, наша надежда в борьбе на самих себя, на свои плечи и руки, на свой ум, на свою сметку. Сила-то наша непоборима, растет, зреет она, множится в фабричных и заводских корпусах, на колхозных и совхозных полях, сила наша под каждой крышей. А дорога у нас в жизни самая верная, самая справедливая — вернее нашей Ленинской дороги нет и не было. Вехи на той дороге поставлены дорогим Владимиром Ильичем, а ведет нас по той дороге наша партия. Она дальше тот путь торит, все вперед и вперед его прокладывает. Не звали мы войну, навязали нам ее. До войны из всех сил в мире сильнее нашей силы не было, а после войны силы у нашего государства не убудет — во сто крат прибавится!
Стали тут ткачи про свою работу объяснять Михаилу Ивановичу: мол, у нас тоже стар и мал — всяк свое старанье отдает Отечеству. Стали также советоваться с Михаилом Ивановичем, как еще лучше работать впредь. Про большие успехи ткачихи докладывали. Первой назвали Анисью Пантелеевну. И по заслугам.
Про нее говорят, а она тут же рядом, вроде смущается. Михаил Иванович ясные очи чуточку прищурил, улыбочка сверкнула под глазами, по белому лицу скользнула и ушла в серебристую бороду. Подает он руку Пантелеевне, приветствует ее по-доброму, по-знакомому:
— Здравствуй, здравствуй, Пантелеевна! Помнишь ли, как тогда Родниковский комбинат пускали после разрухи?
— Дорогой Михаил Иванович, — отозвалась она, — разве такое когда-нибудь забудется!
Пантелеевна счастлива на добром слове, а народу и того радостнее, что память у Михаила Ивановича надежна, неизменчива до хороших людей, до мастеров своего дела. Заботы, любви к народу у него много, но и беспощадности к врагам не меньше. Да ведь и то верно: кто не умеет ненавидеть, тот не умеет и любить.
Вот такой-то человек на все государство виден!
— Кто смело впереди идет и других за собой ведет — почет и сердечное спасибо от Родины таким вожакам. Но коренной-то узел лежит глубже, он не только в работе передовых, коренной-то узел — в успехе всех вместе. Скажем, знатная труженица полей на своем участке на тысячу колосьев больше вырастила, а остальные — только на десять колосьев. Но гораздо больше мы соберем тогда, когда каждая колхозница хотя бы только по одной лишней сотне вырастит, но зато каждая! А сколько их, полеводческих бригад! Тогда таких-то сотен наберутся не тысячи, а миллионы. И во всяком деле так — в поле, на фабрике, на заводе. Вот ты, Пантелеевна, допустим, к норме своей двести метров добавила ткани, это очень хорошо. А другие еле-еле норму свою сделали! Велик ли в том успех, если ты на передней линии воюешь одна? Невелик… Он, этот успех, не мал для одной, а на всех его разделить — получится не много. А вот когда каждая соткет лишь десять метров лишку, но зато каждая, то сколько сверх плана даст стране одна ваша фабрика? Подсчитаем-ка давайте!
