Мистраль - [3]

Мужчина мимолетно глянул на нас, и в его водянистых глазах блеснула усмешка.

— Понятно, — сказал Дон. — А она, значит, и потом, после помолвки, все бегала на свидания?

— Нет. Помолвка была позже. Тогда мы еще думали, что она просто девочка. И ведь от служителей господа утаить грех ничего не стоит, их еще легче обмануть, чем меня или вас, синьоры, потому что они безгрешные.

— Верно, — сказал Дон. — И потом он, значит, узнал об этом?

— Конечно. Вскорости и узнал. Она удирала из дому вечером, в сумерки, люди видели ее и видели священника: он караулил ее в саду, прятался и караулил. Служителю господа всемогущего приходилось таиться, как псу, и люди это видели. Грех, да и только, синьоры.

— А потом парня неожиданно забрали в армию, — сказал Дон. — Так?

— Так, синьор. Совсем неожиданно, и все очень быстро тогда сделалось — ему и собраться толком не дали; мы здорово удивлялись. А потом поняли, что это был промысел божий, и думали, что священник отошлет ее в монастырь. И в ту же неделю у них была помолвка — ее нареченного сейчас там, внизу, хоронят — а свадьбу назначили на осень, и мы решили, что вот он, истинный промысел божий: господь послал ей жениха, о каком ей и мечтать-то не приходилось, чтоб защитить своего слугу. Потому что служители господа тоже подвластны искушению, так же, как я или вы, синьоры, без божьей-то помощи и они беззащитны перед дьяволом.

— Ну-ну, — сказал мужчина. — Все это так, ничего, потому что священник тоже на нее поглядывал. Мужчина, он мужчина и есть, хоть и в рясе. Верно, синьоры?

— Толкуй, толкуй, безбожник,— сказала женщина.

— И священник, значит, тоже на нее поглядывал, — сказал Дон.

— Это ему было наказание, божье возмездие — за то, что он ее баловал. И господь его в тот год не простил: урожай созрел, и мы узнали, что свадьба отложена, — как вы на это посмотрите, синьоры? — девчонка без роду, без племени отбрыкивалась от такого дара, а ведь священник хотел спасти ее, уберечь от нее же самой... Мы слышали, как они спорили — священник и девчонка, — и знали, что она его не слушается, что она удирает из дому и бегает на танцы, и жених мог в любую минуту увидеть или узнать от людей, какие фокусы она выкидывает.

— Ну а священник, — сказал Дон, — священник-то на нее все поглядывал?

— Это ему была кара, божье возмездие. И прошел год, и свадьбу опять отложили, и в тот раз не было даже церковного оглашения. Да-да, она совсем его не слушалась, синьоры, это она-то, нищенка, и мы, помнится, говорили: «Когда же жених-то все это наконец узнает, когда же он поймет, кто она такая. — ведь в деревне есть настоящие невесты, дочери всеми уважаемых людей, скромницы, рукодельницы, не ей чета».

— Понятно, — сказал Дон. — И парень, значит, ушел в армию, а свадьбу отложили на год?

— И еще на один, синьоры. А потом еще на один. И назначили на нынешнюю осень, и хотели сыграть ее как раз в этом месяце, когда соберут урожай. И молодых огласили — третий раз, уже в прошлое воскресенье, и священник сам читал оглашение, а жених был в новом миланском костюме, и она стояла рядом, а на плечах у нее была шаль, которую он ей подарил, и она обошлась ему лир в сто, а на шее у нее была золотая цепь, тоже его подарок, потому что дарил он ей такие вещи, какие и королеве не стыдно подарить, а он дарил их ей, девчонке без роду, без племени, но мы надеялись, что хоть со священника-то теперь господь снимет проклятие и отведет от его дома сатанинское наваждение — ведь нынешней осенью еще и солдат должен был возвратиться.

— Ну а жених-то, — спросил Дон, — он давно болел?

— Тут тоже все неожиданно и очень быстро сделалось. Крепкий был парень и здоровый, ему бы жить да жить. И вот заболел да в три дня и помер. Может быть, вы услышите колокол, если прислушаетесь. — Синеватая завеса косых солнечных лучей все еще скрывала долину. А здесь, в солнечной тишине, изредка позванивал колокольчик. — Все в руках божьих, — проговорила женщина. — Кто может сказать, что он хозяин своей жизни?

— Никто, — ответил Дон. Он смотрел на меня и сказал по-английски: — Дай-ка сигарету.

— Они у тебя.

— Нету их у меня.

— Нет есть, в брючном кармане.

Он вытащил сигареты и продолжал говорить по-английски:

— И умер он очень быстро. И обручили его очень быстро. И Джулио очень быстро загребли в армию. Тут есть чему подивиться. Все делалось очень быстро — только со свадьбой никто не спешил. Со свадьбой они, похоже, совсем не торопились. Понимаешь, у них все шло небыстро да неспешно, как только Джулио загребли в армию. А к его приходу опять все завертелось очень быстро. Надо бы узнать, входят ли священники в итальянские рекрутские комиссии. — Старик напряженно смотрел на его губы выцветшими, но внимательными и цепкими глазами. — И эта главная тропа ведет, значит, вниз, в деревню, а велосипедист свернул на узенькую, боковую...

Женщина снова принагнула голову.

— Он в церкви, синьоры, — сказал мужчина.

— Понятно, — сказал Дон. Женщина положила мех в корзину и прикрыла его тряпицей. Мы встали и взяли вещевые мешки...

Мы еще не дошли до деревни, когда зазвонил колокол. Размеренные удары тяжко скатывались с мрачной каменной колокольни, как льдистые капли с обнаженных, обдутых ветром и промерзших ветвей. Ветер начался на закате. Солнце коснулось горных вершин, бездонная голубизна неба потемнела, подернулась бутылочной зеленью, и только что едва заметные контуры часовни с распятием и поблекшими, увядшими цветами проступили резко очерченной чернью. И одновременно с этим потянул ветер: плотная и тугая стена воздуха с вкрапленными в нее льдистыми пылинками. Ветки деревьев упруго, без дрожи согнулись, словно придавленные тяжкой ладонью, а наша кровь стала стремительно выстывать, хотя мы все еще шли, — мы остановились чуть позже, когда тропа превратилась в деревенскую, мощенную плитами улицу. Колокол все звонил.