Мистификации Софи Зильбер - [20]

И все-таки он был прежним Зильбером: вставал с места, чтобы пододвинуть ей стул пли набросить на плечи жакет, и все это делал с такой естественностью, которую Софи могла оценить лишь в тех случаях, когда незадолго перед тем или вскоре после того встречалась с другими людьми, отнюдь не отличавшимися ненавязчивой заботой Зильбера.

Однажды на кухне его домоправительница сказала Софи, что он часами бродит по городу. Она определяет это по ботинкам. Зато, если кто-то хочет переговорить с ним по делу, он отказывается, каждый раз под новым предлогом. «Ума не приложу, чем это может кончится», — говорила старая женщина, чистя овощи для обеда.

Опустив глаза, Софи поставила поднос с грязной посудой. Она непременно хотела, как в прежние времена, сама убирать со стола после завтрака, хотя Зильбер и пытался снова и снова внушить ей, что она здесь гостья.

— Должно быть, вы очень его любите, — упорно продолжала домоправительница, — раз все еще приходите навещать. Наверно, давно с ним знакомы?

— С детских лет, — ответила Софи, сделав ударение на слове «детских». Она поняла, к чему клонит старуха, по всей видимости знавшая о Зильбере многое, хотя трудно было поверить, чтобы он ей что-нибудь рассказывал о себе.

Потом потянулись недели, когда она перед каждой их встречей решала: сегодня. Она рисовала себе, как тихо, сзади, подойдет к нему, обнимет, а он схватит ее за руки, повернет и притянет к себе, и она спрячет голову у него на груди. И произойдет все то, чего она так жаждала девочкой, но в то же время и нечто большее. Она узнает наконец, кто такой Зильбер на самом деле, познает его раз и навсегда.

Но подобно тому, как Софи в то времена, когда он избавил ее от всякой ответственности за себя, при всем своем вызывающем поведении, отступала перед последним шагом, сознавая, что на этом для нее все кончится, так и Зильберу неизменно удавалось оттянуть последний решающий миг, ибо и он, по-видимому, знал, что после этого у него не останется уже ничего, кроме воспоминаний, и он окончательно потеряет ту, кого так долго и верно любил и, быть может, продолжал любить в лице Софи, — ее мать.

Когда это действительно произошло, оказалось: для того чтобы сломать ритуал ожидания и выдержки и навсегда его отменить, одного непредвиденного случая было мало. Преднамеренного тут тоже ничего не было — и Зильбер и Софи могли придумать что-нибудь похитрее, нежели потерянный ключ от комнаты.

Они были на концерте старинной музыки, а потом еще зашли в ресторан, легко поужинали и выпили красного вина. Зильбер, как обычно, провожал ее домой пешком, идти было недалеко, и Софи тоже, как всегда, взяла его под руку. Красное вино приятно взбудоражила ее, и она с восторгом рассуждала о только что слышанной музыке.

Ключ от своей комнаты она, должно быть, выронила в гардеробе, но идти его искать было уже поздно. Веселая, в приподнятом настроении, она приняла предложение Зильбера переночевать у него в одной из свободных комнат.

И вот когда они уже вошли в его квартиру, произошел второй непредвиденный случай. Помогая ей в передней снять пальто, Зильбер споткнулся о зонтик, выскользнувший из подставки и, падая, потянул за собой Софи, но она удержалась за висевшее на вешалке пальто, и дело кончилось тем, что Зильбер оказался перед ней на коленях, — он держал ее за руку, а она пыталась вытянуть свою руку и заодно поднять его с колен, что ей удалось. Однако Зильбер, словно бы извиняясь за свое падение, схватил ее за плечи, точно так же, как в ту ночь, когда она прокралась к нему в спальню. Во власти воспоминаний, Софи обвила руками его шею и прижалась лицом к груди.

Софи услыхала, что он произносит ее имя. Оно прозвучало, как подавленный крик, не победный, а скорее боязливый и полный такой мольбы, что Софи испытала прилив торжества, и сила этого торжества потрясла ее самое.

Тогда Зильбер взял ее на руки и в темноте через все комнаты пронес к себе в спальню, где положил на кровать так бережно, что ей показалось, будто он никогда не посмеет к ней прикоснуться.

Раздеться ей пришлось самой, в комнате, освещенной лишь отблеском уличных фонарей, и пока она снимала с себя белье, он, словно слепой, ощупывал обнажавшиеся части ее тела, будто от прикосновения к ее наготе она открывалась ему совсем другой.

И вот она опять любила его, хотя представляла себе все совсем иначе, любила с той же силой желания, с какой домогалась его ребенком, любила так горячо, что ради этой любви снова стала играть в соблазнительницу, начала сама его раздевать, словно ей не терпелось поскорее «лечь всем телом» и накрыть его собой. Она обвилась вокруг него, как будто без этого их соприкосновение было бы неполным, как будто ей непременно надо было испробовать все возможности соединения, и не Зильбер целовал ее, а она целовала его сама. Все томление ее юных лет сказалось в той решимости, с какою она побуждала его слиться с нею и не отпускать. Он победил ее, вновь превратив в ту девочку, которая любила и желала его, и она хотела отомстить ему за эту победу.

Услыхав его короткое, хриплое дыхание, она вдруг почувствовала, что победила тоже, — страсть, свободная от всякого стыда, не отягченная ответственностью, овладела ею, и она впилась в тело Зильбера ногтями, зубами, чтобы заставить его кричать, как кричала сама. А потом, сморенная усталостью, которой уступила с тем же бесстыдством, что и страсти, заснула, даже ни разу его не поцеловав.