Мистицизм - [183]
Об этом трансцендентном акте единения мистик иногда говорит, что в нем он "не осознает ничего". Однако не вызывает сомнений, что это высказывание фигурально, ведь в противном случае он вообще был бы не в состоянии сделать вывод о том, что единение имело место. Если бы индивидуальность полностью отсутствовала, ее обладатель не смог бы осознать, что постиг Бога. По-видимому, сознание видоизменяется до неузнаваемости — воспринимаемое невозможно ни описать, ни объяснить. Выражаясь парадоксальным языком Ришара Сен-Викторского, можно сказать, что "каким-то чудным образом, вспоминая, мы не помним, глядя, не видим, понимая, не ведаем и, проницая, никуда не проникаем".[812] В этом неописуемом, однако в высшей степени реальном состоянии душа приходит в сильное возбуждение и возносится, достигая единения и изливаясь в едином ярком порыве страстного восприятия, в котором не остается места для рассуждений и самонаблюдений. То пребывающее в нас отстраненное «нечто», которое следит за всеми нашими действиями, теперь погрузилось в глубины души. Мистик имеет дело с самой Вечностью, а не со своим восприятием ее. Как-либо проанализировать происшедшее он может лишь тогда, когда экстаз закончился.
В этом стихотворении отразилось совершенное единство сознания, его полная сосредоточенность на мистически-любовных переживаниях, которая исключает все аналитические мыслительные построения. Следовательно, когда мистик говорит о том, что душевные способности не проявляются, что он "знал все, но ни о чем не ведал", то в действительности он хочет сказать, что, сосредоточившись на Абсолюте, перестал принимать во внимание свое личное существование. Он настолько слился с ним, что не может воспринимать его как объект своих мыслей, подобно тому как птица не видит воздуха, который ее поддерживает, а рыба — океана, в котором плавает. Он действительно "все знает", но "не помышляет ни о чем" — "воспринимает все", но "не замечает ничего".
Экстатическое сознание не имеет ничего общего с самосознанием. Оно не дискурсивно, но интуитивно. Тяготея к великой Идее под воздействием великой страсти, оно становится "единым состоянием громадной насыщенности".[814] В этом состоянии оно выходит за пределы наших обычных знаний и окунается в Сердце Реальности. При этом имеет место слияние, которое является предзнаменованием жизни в единении. Впервые вкусив свободы, мистик возвращается из экстаза со словами: "Я знаю и всегда знал смысл Существования. Я пребывал и вечно пребуду в центре вселенского разума — и для души это есть одновременно чудо и вдохновение".[815] "Это великое преображение души в Боге, — говорит св. Тереза, описывая то же самое переживание в терминах традиционного богословия, — длится всего лишь мгновение, однако, пока оно длится, никакая способность души не постигает этого и как бы не знает о том, что происходит. Оно не может быть понято до тех пор, пока мы живем на земле, — во всяком случае Бог не даст нам уразуметь его, ибо мы должны быть неспособны разуметь его. Я знаю это на собственном опыте".[816] Свидетельства тех, кто прошел через это переживание говорят нам больше, чем все возможные психологические наблюдения, которые неизбежно являются всего лишь "внешними знамениями" этой "внутренней духовной милости". Поэтому, если мы хотим получить какое-то представление о том, что означает экстаз для мистика, мы должны обратиться к свидетельствам тех, кто его пережил.
"Когда душа, предав себя забвению, проникает в эту сияющую тьму, — говорит Сузо, — она теряет все свои способности и свойства, как сказал св. Бернард, в той мере, в какой она достигает единения с Богом — находясь ли в теле или вне его. Это забытье души является в каком-то смысле ее преображением в Боге, Который, как говорится в Писании" при этом становится для души всем. В этом восторге душа на время как бы исчезает и поистине приобретает некоторые божественные черты, хотя по своей природе еще не становится божественной… Выражаясь обычным языком, можно сказать, что душа переживает восхищение и, повинуясь божественной силе небесного Бытия, возносится превыше своих способностей туда, где одно лишь Ничто".[817]
Здесь Сузо пытается описать свое экстатическое постижение Бога в терминах отрицаний, при помощи построений теологии св. Дионисия. Сам язык этой теологии указывает на свое происхождение не от абстрактного философствования, а скорее от реальных мистических переживаний неоплатоников, для которых, независимо от их вероисповедной принадлежности к христианству или язычеству, значимость этого состояния была столь несомненна, что они целенаправленно вызывали его у себя ради достижения непосредственной близости к Единому. Можно утверждать, что все учение Церкви в той его части, где речь идет об экстазе, с метафизической точки зрения восходит собственно к Плотину — великому трансценденталисту-практику, о ближайшем знакомстве которого с экстазом свидетельствует Шестая Эннеада, где приведено основанное на его собственных переживаниях описание мистического транса. "Тогда, — говорит он, — душа ничего не видит и не различает ни перед собою, ни в себе самой. Она словно бы становится чем-то другим, прекращает быть собою и принадлежать себе. Она принадлежит Богу и едина с Ним, как в концентрических окружностях одна в другой. Если центры этих окружностей совпадают, то в некоем высшем смысле несомненно совпадают и сами окружности — так же, как при раздельных центрах они явно различны… Поскольку в этом единении с Божеством не может быть разделения, и воспринимающий должен быть тем же, что и воспринимаемое, постольку у человека остается представление о Боге лишь в том случае, если он способен охранить в себе воспоминание о достижении этого единства и пребывании в нем… Ибо при этом ведь ничто не шелохнется в нем, ни гнев, ни желание, ни рассудок, ни даже интеллектуальное восприятие — ничто не может привести его в движение, да будет нам позволено так выразиться. Находясь в экстазе, пребывая в отрешенном одиночестве наедине с Богом, человек вкушает подлинную безмятежность".
