Мистические культы Средневековья и Ренессанса - [72]

.

Маркиониты, которых Бейль и Боссюэ, столь противоположные в суждениях во всяком ином месте, считают одной и той же сектой с манихеями[503], были в сущности валентинианами; офиты помещены Оригеном[504] в один и тот же разряд, что и маркиониты, василидиане и валентиниане[505].

Наконец, Адамиты, ветвь карпократиан[506], находились в одном шаге от валентиниан одинаково как фибиониты или вавилониты и приверженцы Николая.

Поскольку Египет был источником теорий Валентина, Манес нашел в таинственных знаках этого гнозиса некую вещь, которую стремился соединить с другим мистицизмом, принесенным с Востока Маркионом, истинным предшественником Манеса, рожденным в Синопе в Пафлагонии и, как следствие, пропитанным доктринами Зороастра. Вместе с их изучением Манес собрал элементы двух крайностей: он должен был, по крайней мере, составить контракт между ними, чтобы заключить в себя и содержать в себе все другие промежуточные доктрины.

Отсюда и родилось манихейство. Итак, необходимо бросить хотя бы один взгляд на синкретизм и символы основателя этой, к несчастью, слишком знаменитой школы. Успех ереси Манеса начался после бесед Каскара против ученого епископа Архелая и последней беседы Диодорида во второй половине III столетия. Манес согласовал главные догмы зороастризма с догмами гнозиса; но, идя вслед за Маркионом, являвшегося наиболее привязанным к христианству, в отличие от других гностиков эпохи, Манес объединил маркионитское христианство с самым дерзновенным умозрением.

С другой стороны, своим тайным пантеизмом он пленил чисто философские умы, задержавшиеся в старой философии прошлого.

Маркион смутно говорил, что Иисус Христос не заимствовал тела у материи, поскольку Он – чистый дух, который не мог ни страдать, ни умирать[507]. Но Манес, принеся весьма решительный дуализм, придерживался того, что небесный Иисус не мог войти в настоящую плоть, ибо эта плоть происходит от злого начала и, следовательно, Христос не мог на самом деле ни страдать, ни умирать[508].

И все же Манес принимал мнение маркионитов, даже не изменив его: оно заключается в рассмотрении зла как реальной субстанции[509]; это был старый осознанный реализм школы Аристотеля, который никогда не оставлялся философами и позднее вновь зазвучал в наших школах. В действительности, согласно Маркиону и Манесу[510], согрешающее в нас начало является не свободной волей, но вражеской сущностью, смешанной с нашей плотью, сотворенной злым и со-вечным Богу духом. Вожделение, наконец, не человеческая слабость, а субстанция, присущая нам самим.

Так, с каждым новым шагом находишь сближение между Манесом и валентинианами; хотя великая тайна манихейского посвящения – это скрытый под двойственностью пантеизм. Манес признавал двух Христов, как он признавал два со-вечных начала, свет и тьму, как он признавал две души[511] и два мира, высший и низший и т. д. Эта система двойственности была брошена столь далеко, что ее находишь даже в элементах: например, бури и ураганы рассматривались в ней как исходящие от злого начала, тогда как умеренные ветры происходили от доброго начала[512]. Таким же образом Манес устанавливал в человеке два естества: ангельское и звериное[513]. Для них не было ни провидения, ни заслуги, ни свободы: они безгрешны[514].

Шкатулка из Вольтерры-Поджибонси (Италия)1

Ангельское естество не может грешить, потому что Бог создал его в свое услаждение, и оно участвует в этом вечном законе, поскольку внутри Бога не существует никакого искушения; с другой стороны, звериное естество вовсе не грешит, потому что не делает ничего против другого вечного закона, которому оно настолько подчинено, что является даже его рабом, но не соучастником[515].

Принося в жертву свободу воли, составляющую всякое человеческое достоинство, заранее ясно, сколько добычи оставляла манихейская секта для самых разрушительных страстей. Отрицание свободной воли является очевидной причиной беззакония всех сект, различающихся между собой по названию распутных сект; и если даже Манес изобрел чистые доктрины, что всегда входит в намерение основателя секты, то, отвергая существование человеческой воли, открыл дверь всем безобразиям. Карпократиане[516] и николаиты одинаково рассматривали человека как не подверженного порче посреди удовольствий, поскольку в них они видели фатальную зависимость от материи, проповедуя даже, что тело должно предаваться всем видам сладострастия, чтобы освободить душу от законов и пут телесного мира[517]. Доктрина манихеев, разоблаченная папой Львом I, доказывает, что они в этом ничем не уступали своим предшественникам[518].

Я постараюсь сделать понятной доктрину Манеса относительно тайного пантеизма, о котором уже говорил. Чем больше постепенно изучаешь древних и современных авторов, тем больше приходишь к убеждению, что вне христианства философы и вожди секты не могли ступить и шага в сторону от изначального следа, оставленного первым философом или первым сектантом. Часто приводили эту истину словами: ничто не ново под луной. Манес подтверждает эту поговорку; но, принимая пантеизм из рук своих предшественников, перед ним стояла более сложная задача, чем у них всех: нужно было его облечь христианскими красками, устранив всякие обольщения гнозиса. Нужно было понравиться