Служащий уже закрывал ставни окон станции, а младший из полицейских побежал искать мужчин, чтобы перенести тело. Другой полицейский встал перед дверьми станции, чтобы не пускать внутрь любопытных, если таковые объявятся. Кондуктор словоохотливо, взахлёб, рассказывал ему, как он первый заметил, что девушка была больна. Кучер остался в своём кресле, с большим трудом сдерживая лошадей, мечтающих о стойле в конюшне с мешком овса.
—
Вы не нуждаетесь больше во мне? — спросил Амьен.
И так как страж порядка жестом показал ему, что нет, он отправился к своему дому, который был неподалёку. Но не успел он сделать и трёх шагов, как вспомнил, что забыл свою трость в омнибусе. Это была трость из ротанга, которую ему привёз его друг, морской офицер, из Китая, и он дорожил ею. Омнибус все ещё не уехал. Юноша поднялся в карету, и поскольку в салоне было темно и не видно ни зги, зажёг спичку, чтобы не заниматься поисками наощупь.
Трость закатилась под сиденья, и, наклонившись, чтобы поднять её, он увидел бумагу, тоже, по-видимому, выпавшую из кармана одного из пассажиров, и лежавшую рядом золотую булавку, которую используют женщины, чтобы зафиксировать свои шляпки на волосах.
—
Посмотрим! — пробормотал он, — Очевидно, что все это потеряла бедняжка, которая сейчас мёртвая лежит на лавке. И она кое-что оставила мне напоследок.
Поль Амьен взял трость, бумагу и булавку, положил палку под мышку, а бумагу и булавку в карман пальто, после чего проворно спустился из омнибуса и ушёл, не оглядываясь назад, из-за страха что полицейский захочет его расспросить по поводу его импровизированного обыска омнибуса.
Теперь он уже не испытывал больше никакого желания рассуждать об обстоятельствах этого печального дела, и пообещал себе, что будет оставаться спокойным и рассудительным, и не говорить ничего лишнего кроме того, что у него будет спрашивать комиссар.
Поль Амьен был талантлив, и у него было множество других милых качеств, но ему немного не хватало устойчивости в идеях. Его воображение очень быстро распалялось, но ещё быстрее охлаждалось. Он бросался очертя голову в самые рискованные проекты, гонялся за химерами почти так же, как дети гоняются за бабочками, пролетающими перед их глазами, но вскоре ему все надоедало, и он снова становился самим собой, начинал думать только о своём искусстве, работе, портретах и немного об удовольствиях, хотя и вёл в целом довольно обычную и даже, как бы это грубо не звучало, прозаичную жизнь.
Таким образом, несмотря на то, что в эту ночь Полю пришлось пережить довольно сильные эмоции, в этот момент, по дороге домой он был уже гораздо спокойнее. Он про себя уже сочинил целый роман о смерти молодой девушки, и сейчас этот роман был в процессе медленного выцветания из его головы, постепенно стирался и улетучивался из его разума.
Больше всего сейчас ему хотелось побыстрее попасть домой, чтобы увидеть свою мастерскую, и он пошёл прямо к дому, когда неожиданно в кафе, которое выдаётся, как мыс, из улиц между Рю Пигаль и Рю Фрошо, он увидел одного из своих друзей, художника, который сидел перед пустым стаканом и кучей подставок, отмечающих количество кружек, уже поглощённых страдающим от жажды посетителем.
Этот друг был единственным живым существом на застеклённой террасе кафе, чего-то вроде стеклянной клетки, где все не только видят, что вы едите и пьёте, но и вы прекрасно видите всех людей, проходящих мимо. Он признал Амьена, и начал сигнализировать ему телеграфными знаками, призывая его зайти к нему внутрь, и Амьен, немного поколебавшись, решил войти, прекрасно понимая, что если он не сделает этого, его товарищ бросится бежать вслед за ним и все закончится объяснениями и коньяком в его мастерской.
Его имя было Верро, этого любителя пива, посредственного художника, но несравненного говоруна, философа-практика, ленивца и сони, занимающегося всем, кроме красок и холста, хотя у него в процессе творчества всегда было не менее трёх или четырёх холстов, причём при всем этом он был самый лучший помощник во всех остальных делах в мире, самый преданный, самый бескорыстный, и кроме того, самый забавный.
Амьен, который никогда не соглашался с его мнением ни по одному вопросу, тем не менее не мог обойтись без его нелепых на первый взгляд размышлений, которые вносили определённое разнообразие в его размеренный образ жизни, и охотно выслушивал его противоречащие здравому смыслу мнения и парадоксальные суждения.
—
Это ты! — воскликнул Верро. — Я бегал в поисках тебя весь вечер… где ты был?
—
В одном приличном районе. Я обедал с одним из моих двоюродных братьев, что живёт на улице Рю Ласепед, — ответил Амьен.
—
А из омнибуса ты выходишь, как мелкий буржуа, вместо того, чтобы, как истинный художник, возвратиться назад пешком, покрывшись прекрасной корочкой из тонкого прозрачного январского льда. Нет, ты никогда не станешь великим художником.
—
Хорошо, пусть я будут мелким мещанином, но я не желаю спорить сейчас с тобой по этому поводу… Пусть так. Но если бы ты знал, какая странная история приключилась только что со мной в этом мещанском омнибусе.
—
