Мистерия, именуемая Жизнь - [17]

Дон Энрике собрал всю свою силу воли и заставил себя успокоиться.

— Клянусь спасением души, попади я в руки оголтелых мусульман, и не пикнул бы, даже если бы эти варвары вырезали на моей спине крест — он прижал руки к белому кресту на своем плаще, — как это было во время осады Мальты в прошлом веке! Но сейчас я заплакал от бессилия, от отчаяния, от того, что я только человек, а не ангел Божий и не могу убедить вас… Но я знаю, что если вы отвергнете помощь ваших друзей, это приведет к страшной катастрофе.

— Гора трупов, как вы говорили, чувствительный юноша!

— Все человеческие доводы напрасны! Увы! Я всего лишь человек, грешный, как и все люди. Но я взываю к всемогущему Господу — Боже!!! Дай знак, помоги мне, Господи!!!

Рыцарь и епископ вздрогнули — белый голубь влетел в раскрытое окно, покружился по комнате и уселся на подоконник.

Дон Энрике широко раскрыл глаза.

— Видите! — воскликнул он, схватив Арамиса за руку, — Это знамение! Вам и этого мало?

— Это случайность, — ровно сказал Арамис, — Я часто кормлю голубей. Они меня знают и прилетают к этому окну. Это вовсе не чудо.

— Голубь — вестник мира! Голубь — символ Святого Духа! Это знамение, епископ!

"Он опять, того гляди, разрыдается", — раздраженно подумал Арамис.

Но, вопреки досаде, мальчишка растревожил его, взволновал, возмутил и — восхитил. Он даже завидовал этому молокососу. Но лицо епископа оставалось каменным, непроницаемым. Арамис научился превращать в маску свое лицо. Энрике де Кастильо не владел этой наукой. У него дрогнули губы, и он прошептал:

— А еще есть поверье, что влетевшая в комнату птица предвещает большое несчастье, кажется, чью-то смерть…

— Пустые суеверия, — бросил Арамис и поспешно поднялся, загораживая от вошедшего Портоса юного паладина. Портос затопал к столу и проворчал:

— Черт возьми, я пришел сказать, что обед задерживается. А я как раз голоден как волк! Так что не торопитесь. Что с нашим гостем, Арамис?

— Ничего, — сказал дон Энрике, — Соринка в глаз попала, и всего лишь. Nada.

— Что-то тут не так, — проворчал Портос, — Я, наверно, сильно ушиб вас, кабальеро? Давайте все-таки обратимся к врачу?

— Господин Портос, — сдавленным голосом сказал дон Энрике, — Клянусь честью, от боли я не заплакал бы.

Портос почесал голову, вздохнул и пробормотал:

— Что ж, тогда пойду доделывать свои дела.

— У вас манжеты в чернилах, друг мой, — добродушно сказал Арамис, — Вы, видимо, что-то писали?

Портос опять вздохнул.

— Вот уж мука мученическая! Каллиграф из меня никакой, равно как и писатель. Я штук пять перьев изгрыз, пока… Впрочем, об этом потом… Аппетит разыгрался зверский, как это у меня всегда бывает после умственной и письменной работы… Я все дивился, как это вы в юности ухитрялись писать такие длинные занудные… я хотел сказать, заумные поэмы…

Дон Энрике улыбнулся сквозь слезы.

— Ребячество, — сказал Арамис снисходительно, — Мой жанр — проповеди, в соответствии с саном. И другие вещи, более серьезные, нежели юношеские поэмы.

— Не сомневаюсь, господин Д'Эрбле, что пером вы так же виртуозно владеете, как и шпагой, — любезно сказал дон Энрике.

— О да! — влез Портос, — Вы совершенно правы, дон Энрике! Не скромничайте, дорогой Арамис, это ведь так! И не только Арамис, все наши! Вот если бы вы только одним глазком заглянули в Атосовы «Мемуары»! Я не большой любитель чтения, хотя собрал изрядную библиотеку, но начнешь читать — не оторвешься! Я даже о еде забыл, когда читал… А чтобы Я забыл о еде — ну, вы понимаете…

— Если вы, ВЫ (!) забыли о ЕДЕ, читая «Мемуары» господина де Ла Фера, — это действительно нечто экстраординарное! — заметил дон Энрике с улыбкой, — А «Мемуары» Д'Артаньяна, они существуют?

Портос громко захохотал.

— Существуют, существуют! Как же не существуют! Но гасконец — не Атос, он там такого понаписал! Всем досталось! Бедный Арамис! Помните, некая дуэль, на которую вы пошли, приняв слабительного? А бабенка Атоса, с которой он развлекался, несмотря на рану, угрожавшую его жизни, и мы еле-еле ее отвадили — понимаете, кабальеро, речь идет о смазливой бабенке, а не о ране и не о жизни нашего дорогого Атоса?[7]

— Понимаю, — сказал дон Энрике, — Не такой тупой, как вам кажется. Значит, и гасконец "Мемуары пишет"? Когда это вы все успеваете?

— Впрочем, мне он читал самое начало — времена Ришелье. Но я пошел! К обеду подтянусь.

— Подтягивайтесь, Портос, подтягивайтесь.

Портос удалился.

— Держите себя в руках, черт возьми! — сказал Арамис.

Дон Энрике положил локти на стол, закрыв лицо руками. Арамис обнял испанца:

— Держитесь, дон Энрике, будьте мужчиной!

Дон Энрике пристально посмотрел на Арамиса.

— Арамис! — сказал он, — А ведь мы с вами подумали об одном и том же, когда вошел Портос.

Арамис изо всех сил старался владеть своей мимикой.

— Вы не ребенок и не женщина, чтобы заливаться слезами, — сказал он.

— Разве мужчины совсем никогда не плачут? — спросил дон Энрике, — Когда душа разрывается на части? Разве у мужчин каменные сердца?

— Очень редко. Почти никогда. Настоящие мужчины.

— А вы сами никогда не плакали?

— В последний раз я плакал, когда вас еще на свете не было, дон Энрике. И никого не было из вашего поколения. Ни вас… Ни Людовика… Ни Филиппа… ни… — добавил он после короткой паузы и вздоха, — Ни… Рауля. В другой жизни, как теперь говорят.