Мистер Себастиан и черный маг - [28]

[Далее следует пространный пассаж, где Мосгроув подробно рассказывает о смерти своих родителей: матери — от огня, отца — от трактора, которых он очень любил. «Как странно, — пишет он, — что за сорок лет эта любовь не уменьшилась ни на йоту. Они по-прежнему живут в моем сердце».]

Кабинет Тома Хейли располагался на втором этаже четырехэтажного дома на окраине складского района, неподалеку от бумажной фабрики. Окна темны от копоти, вонь ужасная, ядовитая, обжигающая ноздри. Орды ханыг и бродяг, толпящихся у брошенного товарного вагона, их рая в промозглый ветер и ледяной дождь, обрушивающиеся по ночам на дощатые стены. Конечная остановка трамвая была за шесть кварталов от того дома, так что мистеру Уокеру и его чудо-ребенку пришлось тащиться до него пешком, черт бы все побрал. Отец Генри хромал: не потому, что нога болела, а потому, что двигать далекими конечностями, переставлять их одну за другой его пропитые мозги вежливо отказывались — это было для них просто слишком. Хорошо еще, что он вообще умудрялся держаться прямо.

— Понятия не имел, что это противозаконно, — пробормотал он в тысячный раз. — А ты?

— А я все понял, — ответил Генри, — по тому, как парень быстренько складывал столик, стоило появиться полицейскому.

Мистер Уокер принялся гладить сына по голове своей мозолистой дланью, пока у того не защипало череп.

— Сообразительный. В меня пошел.

Что, как знал Генри, было неправдой. Больше того, в голове у него уже составился перечень, список черт, которыми он не походил и никогда не будет походить на отца, очередного Оборвыша Дика^[10] с душой поэта. Он скорее в мать, думал Генри. Хотя, по-настоящему не зная ее, вообразил ее себе, наделив качествами, какими сам желал обладать, — целеустремленностью, страстностью, справедливостью, упорством и способностью чувствовать горе. В этом последнем он уже преуспел.

— Значит, мы нарушили закон, — сказал мистер Уокер, пожимая плечами. — А что закон сделал для нас? Что закон сделал для вон тех бедолаг? Он может все только ухудшить. А теперь мы попали им на заметку. Вот почему нам нужно жить честно, тебе и мне. Вот почему нам нужно поговорить с этим человеком, Томом Хейли. Знаешь, во всем есть своя положительная сторона. Не попади мы в тюрьму, мы никогда не получили бы эту карточку. Я рад, что мы провели там несколько ночей, ты и я! Нам еще повезет, Генри. Я это чувствую.

Это чувство явно разделяли не меньше дюжины других отцов с сыновьями, матерей с дочерями, дядьев с племянниками: крохотная приемная Тома Хейли была набита до отказа.

— Матерь Божья! — вымолвил мистер Уолкер. Он огляделся, ошеломленный такой конкуренцией. — И что будем делать?

— Ждать, как все мы, — сказал громила со взглядом наемного убийцы, словно мог читать их мысли и пресекая мелькнувшую у них идею прорваться без очереди. — Вон список тех, кто перед вами.

Они поставили свои имена и ждали потом три часа. Перед ними был мальчишка при потрепанном портфеле с золотистой застежкой («Представить не можешь, сколько в этом портфеле всяких чудес», — сказал он, но Генри мог сказать, что он лжет: Генри навидался чудес и сомневался, чтобы в портфеле было хотя бы одно); парень, державший на коленях марионетку («Он сам выгладит как марионетка», — сказал мистер Уокер слишком громко); девочка в балетной пачке, мечтавшая стать ученицей мага; и еще шесть-семь мальчишек, которые могли быть как он, подумал Генри, ребят, умевших открыть нужную карту, стибрить бумажник, гипнотизировать, заманивать и все прочее. У Генри не было шанса.

— Они все такие нарядные, — шепнул Генри отцу.

— Может, потому, что им есть во что нарядиться, — с горечью ответил мистер Уокер.

Потому, хотя Генри понимал, что никого из остальных не было бы здесь, не нуждайся они в работе, они с отцом единственные выглядели так, что было ясно: им работа нужна позарез.

К тому времени, как подошла их очередь, мистер Уокер заснул, издавая носом рулады, похожие на пулеметные очереди. Генри провел время с картами, он теперь проводил всю свою жизнь с ними — своими «пятьюдесятью двумя лучшими друзьями», как он их называл, — тасуя колоду одной рукой, обеими, упражняясь в плетении, фальшивом подснятии, составном вольте, индусской тасовке и по методике Джордана — во всех тех красивых приемах, что оставил ему в наследство человек, укравший сестру. Каждый раз, как открывалась дверь, он поднимал голову, надеясь, что назовут его имя. И каждый раз оттуда выплывали клубы дыма, словно там что-то горело.

Наконец он услышал, как позвали его:

— Генри!

Секретарша Тома Хейли поймала его взгляд, улыбнулась и, когда он, ткнув отца локтем, чтобы тот проснулся, стал подниматься, подмигнула ему, подмигнула на особый, интимный, манер, будто давая понять, что выделяет его из всех. Она понравилась Генри. Хорошенькая. Белокурые стриженые волосы, обрамляющие круглые щечки. Пожарно-красная помада на губах. Добрые голубые глаза. Прелесть. Так Генри подумал о ней. Звали ее Лорен.

— Заходи, — пригласила его Лорен.

В комнате было два старых железных стула с протертыми и продранными виниловыми сиденьями; Генри с отцом опустились на них. Прикрытые от ветра деревянные ставни создавали полумрак На стене в рамочке висел диплом заочного университета. На письменном столе царил хаос, среди которого высился огромный черный телефон со встроенной в основание адресной книжкой. В пепельнице, полной окурков, дымилась бесхозная сигарета без фильтра. Едва они уселись, раздался звонок, и Лорен подняла трубку.