Мистер Рипли под водой - [51]

Каждый рисунок Дерватта был упакован в прозрачный пластиковый конверт. Уголь, карандаш и сангина. Когда Ник перекладывал рисунки, не вынимая их из конвертов, Том понял, что не может отличить Дерватта от Бернарда Тафтса, во всяком случае с полной уверенностью. Наброски к «Красным стульям» (три), да, подлинные, потому что он знал, что они сделаны Дерваттом. Когда же Ник дошел до эскизов к «Человеку на стуле», подделке Бернарда Тафтса, сердце Тома сильно забилось, потому что картина принадлежала ему, он ее любил и хорошо знал, к тому же Бернард Тафтс, преданный своему кумиру, выполнил свои подготовительные наброски с таким же любовным тщанием, как сделал бы Дерватт. И в этих набросках, не предназначенных для чужого глаза, Бернард превзошел самого себя в сходстве с Дерваттом, которое здесь было более очевидным, чем в композиции на холсте.

— Это продается? — спросил Том.

— Нет. Просто... Мистер Банбери и мистер Констант не хотят продавать. Насколько я знаю, мы никогда не выставляли их на продажу. Это не для всеобщего сведения... — Ник замялся. — Видите ли, бумага, на которой рисовал Дерватт, не всегда отличного качества. Желтеет, осыпается по краям.

— Я думаю, рисунки изумительны, — сказал Том. — Нужно тщательно их беречь. Держать подальше от света и всего, что может их повредить.

Ник с готовностью улыбнулся:

— И как можно меньше касаться руками.

Еще там оказался «Спящий кот». Этот рисунок очень понравился Тому, он был нарисован Бернардом Тафтсом (как полагал Том) на большом листе более дешевой бумаги цветными карандашами: черным, коричневым, желтым, красным, даже зеленым.

Это навело Тома на мысль, что Тафтс так слился с Дерваттом, что теперь по этим рисункам невозможно различить, кому они принадлежат. Бернард Тафтс стал Дерваттом, даже больше, чем Дерваттом. Бернард умер в состоянии смятения и стыда из-за того, что он фактически превратился в Дерватта, стал жить его жизнью, позаимствовал его стиль в живописи. В рисунках Бернарда, по крайней мере тех, что имелись в Бакмастерской галерее, не было и следа неуверенности. Похоже, Бернард стал настоящим мастером композиции, пропорций и цвета.

— Вы заинтересовались, мистер Рипли? — спросил Ник, задвигая ящик. — Я могу поговорить с мистером Банбери.

Том улыбнулся.

— Я не уверен. Это очень соблазнительно. И... — Этот вопрос смущал Тома в настоящий момент. — Сколько галерея запросит за какой-нибудь эскиз... к одной из этих картин?

Ник смотрел в пол, размышляя.

— Не могу сказать, сэр. Я действительно не знаю. Не думаю, что смогу где-нибудь здесь выяснить цены на рисунки — если они вообще существуют.

Том сглотнул. Многие, большинство из этих рисунков поступили из маленькой лондонской мастерской Бернарда Тафтса, где он в последние годы своей жизни и работал, и спал. Удивительно, но наброски были лучшей гарантией подлинности полотен Дерватта, подумал Том, потому что наброски не выдавали изменений в цветовой гамме, что так раздражало Мёрчисона.

— Спасибо, Ник. Еще увидимся. — Том направился к двери и попрощался.

Том не спеша прошелся через пассаж Берлингтона, задержался ненадолго, рассматривая в витринах шелковые галстуки, симпатичные шарфы и поясные ремни. Он подумал: а если «выяснится», что большая часть работ Дерватта подделана? Однако это еще под вопросом, поскольку картины кисти Бернарда Тафтса не уступали по качеству оригиналам. Абсолютное сходство стиля и последовательное творческое развитие, прогресс, которого реальный Дерватт мог бы достичь, если бы умер в пятьдесят или в пятьдесят пять, а не в тридцать восемь, или сколько там ему было, когда он покончил с собой. Тафтс, и это можно доказать, усовершенствовал стиль Дерватта по сравнению с его ранними работами. Если шестьдесят процентов (Том подсчитал) работ Дерватта, которые существуют в настоящее время, имели бы подпись «Б. Тафтс», то почему они должны быть менее ценными?

Ответ, конечно, состоит в том, что они сбывались обманным путем, их рыночная стоимость, все время возрастающая, основывалась на ценности имени Дерватта, которая на момент его смерти фактически была ничтожно малой, потому что Дерватт не пользовался широкой известностью при жизни. Но Том в своих рассуждениях уже не раз заходил в этот тупик.

Он был рад прервать свои размышления, оказавшись в «Фортнум и Мейсон»[42]. Там он спросил, где можно найти товары для дома.

— Мелочь — воск для мебели, — пояснил он служащему.

Затем уже у прилавка, открыв жестянку с лавандовым воском и вдохнув его запах, Том прикрыл глаза и представил, что он в Бель-Омбр.

— Я возьму три, — сказал Том продавщице.

Жестянки он опустил в пластиковый пакет, который поместил в большой пакет с халатами.

Как только эта маленькая задача была разрешена, мысли Тома вновь вернулись к Дерватту, Цинтии, Дэвиду Притчарду и насущным проблемам. Почему бы не попытаться встретиться с Цинтией, поговорить с ней лично, а не по телефону? Конечно, будет трудно уговорить ее встретиться, она может повесить трубку, если он ей позвонит, она может отнестись к нему с пренебрежением, если он попробует встретить ее у дома, где она живет. Но что он теряет? Цинтия и в самом деле могла рассказать Притчарду об исчезновении Мёрчисона, как могла обратить его внимание на кое-какие обстоятельства жизни Тома, о которых Притчард, очевидно, читал в газетах. В Лондоне? Том мог бы это выяснить, если Цинтия все еще поддерживает связь с Притчардом по телефону или посредством писем. И он может выяснить ее планы, если она задумала что-нибудь кроме того, чтобы причинить ему мелкие неприятности.