Мистер Икс - [82]

– Ребята, жаль прерывать нашу милую беседу, но мне хотелось бы вернуться к себе. – Он, качнувшись, поднялся на ноги. – Может, Тоби вам не сказал, но сюда я попал с раком поджелудочной. Мне дают от силы пару месяцев, но я надеюсь протянуть шесть.

Медленно удаляясь от нас, он изо всех сил старался не показывать, как ему больно.

48

– А что за опасность?

Каждый раз, когда мы поднимались на вершину холма, через лобовое стекло я видел четкую низкую линию горизонта за Эджертоном – городом, в котором я родился. В таких местах нечасто встретишь людей, подобных Эдварду Райнхарту. Семьи вроде моей, если вообще существуют похожие на Данстэнов семьи, тоже встретишь нечасто.

– Ты и Кобби должны держаться подальше от всего, что связано с этим Райнхартом Слишком рискованно. Лучше б я был сыном Дональда Мессмера.

– Ни мне, ни Кобби никоим образом не может угрожать мертвый человек. И сегодня вечером мы будем искать этого Дональда Мессмера.

– А разве Стюарт не привезет Кобби?

– Попозже. Поузи вернется в шестом часу, и я смогу за тобой заехать около шести. Сын с удовольствием встретится с тобой. Он все спрашивает: «А Нэд придет к нам в гости?» Так что заходи, хорошо? Мы с Поузи угостим тебя ужином, а ты покажешь мне книгу Райнхарта.

Это звучало куда заманчивее, чем ужин в Хэтчтауне и возвращение в снятую комнату. К тому же беспокойство об угрозе Лори и ее сыну понемногу развеивалось: Макс Эдисон просто пугал меня.

– Должна предупредить: Кобби заставит тебя слушать его любимую музыку, так что приготовься.

– А какую музыку он любит?

– Честно говоря, я сама в недоумении, – сказала Лори. – Кобби просто одержим последней частью «Эстампов» Дебюсси, мадригалом Монтеверди «Confitebor tibi» в исполнении сопрано из Англии и песней Фрэнка Синатры «Something's Gotta Give». Мне порой кажется, что он не четырехлетний мальчик, а тридцатипятилетний лилипутик.

– А английское сопрано случаем не Эмма Кёркби?

– Ты ее знаешь?

Я рассмеялся над странностью совпадения:

– Когда я собирался сюда, прихватил с собой ее диск. Знак метрах в двадцати впереди обозначал границу Эджертона, Города с Золотым Сердцем. Знак приближался, увеличиваясь в размерах. Вот до него остался фут, шесть дюймов, потом расстояние, которое можно измерить только штангенциркулем… Знак проплыл мимо капота, став двухмерной вертикальной полоской, двигавшейся в обратную сторону параллельно моей голове. Воздух дрожал и уплотнялся, поднимался вверх от шоссе и трепетал, словно мираж.

49

Хелен Джанетт выскочила, не успел я поставить ногу на ступеньку. Если конверт в руке хозяйки был причиной той гримасы, что исказила ее лицо, у меня не было никакого желания узнавать о его содержимом.

Словно отлично отрегулированный механизм швейцарских часов, мистер Тайт открыл дверь своей комнаты и появился в рамке дверного проема. Поля мягкой фетровой шляпы скрывали его нос в тени, а массивная округлая челюсть казалась крепкой, как гранит.

– Утром вас искал полисмен. – Хелен скрестила руки, прижав конверт к груди. – И мне совсем не нравится, когда полиция топчется у моего стола для писем.

– Он представился?

Мистер Тайт прокашлялся:

– Парень назвался Роули.

– Лейтенант Роули просил передать это вам. – Хелен протянула конверт.

Отто Бремен пробасил мое имя, прежде чем я вставил ключ в скважину. Он махал мне из кресла перед телевизором и выглядел намного дружелюбнее, чем моя квартирохозяйка и ее цепной пес. Я шагнул в комнату Отто.

Бремен вытянул вперед широченную ладонь:

– Нэд Данстэн, правильно? Отто Бремен, если вы вдруг запамятовали. – Его великолепные усы ощетинились над улыбкой. – Хватай кресло.

В комнате Бремена было с избытком стульев, кресел, комодов, маленьких столиков и других вещей, привезенных им отовсюду, где он жил до того, как переехал к мисс Джанетт. Пестрое изобилие фотографий, документов в рамках и прикрепленных кнопками детских рисунков покрывало стены. На замеченном мною утром транспаранте, протянутом под потолком дальней стены, было три раза подряд написано: «МЫ ЛЮБИМ ТЕБЯ, ОТТО».

– Как же вас любят.

– Здорово, правда? – Он взглянул на транспарант. – «Мы любим тебя, Отто, мы любим тебя, Отто, мы любим тебя, Отто». Шестой класс начальной школы имени Карла Сэндберга, тысяча девятьсот восемьдесят девятый год. – Отто закурил сигарету. – Миссис Райе, директор школы, вызвала меня на сцену во время церемонии. На глазах у всех ребят. Тех самых ребятишек, которых я еще за руку водил через улицу с песней «The Teddy Bears' Picnic». Я так гордился собой, что чуть не выпрыгнул из подтяжек.

Это был тот самый густой, глубокий голос, на который я обратил внимание утром. Если бы Отто Бремен запел «The Teddy Bears' Picnic», я бы тоже пошел за ним через улицу.

Сложив руки на животе, он шумно выдохнул:

– Впервые выпускной класс так чествовал того, чьей обязанностью было девять месяцев в году переводить малышей школы имени Карда Сэндберга через улицу. – Бремен легонько постучал пальцем по сигарете, и хлопья пепла опустились на пол. – Если бы мне пришлось проделать все это снова, клянусь, я бы получил диплом преподавателя начальной школы и приехал бы учить первоклашек или второклашек. Черт, не будь мне семьдесят лет, вот прямо сейчас и отправился бы. Слушай, может, выпьем? Я созрел.