Мистер Бантинг в дни мира и в дни войны - [2]
В какой-то мере все это доставляло ему удовольствие, и у Брокли он работал тоже с удовольствием — во всяком случае, до последнего времени. Весьма возможно, что магазин становится немножко старомодным, теперь этого уже не скроешь, но качество товара всегда стояло у них на первом месте; работой в таком магазине можно было гордиться. Пятьдесят лет назад мистер Бантинг поступил рассыльным в универсальный магазин Брокли прямо со школьной скамьи, из переулка в Кэмдентауне. А теперь он заведует целым отделом. Солидная должность, прочное положение. Прочное? Да, так ему казалось. Он полагался на традиции магазина и чувствовал под собой твердую почву. А теперь эта твердая почва ускользала у него из-под ног.
Старый Джон Брокли умер. Когда-нибудь старику надо было умереть — ему уже было под восемьдесят. Но мистер Бантинг никогда не представлял себе, что старик может умереть. И все-таки Джон Брокли умер, и традиции Джона Брокли тоже умерли, а на его месте сидит теперь этот суетливый торопыга мистер Вентнор, у которого нет никаких традиций, а есть только нескрываемое презрение ко всему, что было в обычае у старика Брокли, и ко всем его старым служащим. Будущее мистера Бантинга стало весьма неопределенным. Вентнор не раз давал ему это почувствовать.
Вот почему чело мистера Бантинга бороздили морщины, вот почему котелок у него было сдвинут на затылок, вот почему черные мысли, которые он отогнал от себя, выйдя на Кэмберленд-авеню, снова слетались к нему, словно вороны на опустелое жнивье. Всю дорогу из Лондона, все утро в магазине, весь вчерашний и позавчерашний день страх перед будущим тикал у него в мозгу, как часы, не требующие завода. Тяжелый гнет страха преследовал его с утра до вечера и с вечера до утра. Это причиняло почти физическую боль. Страх пеплом обволакивал ему язык, когда он садился есть, камнем лежал у него под подушкой, когда он пытался уснуть. В сущности говоря, за последние три ночи мистер Бантинг почти не сомкнул глаз. Ему было больно, что жена даже не заметила этого.
Сегодня утром за бритьем в мозгу у него неизвестно откуда возникли слова: «Отойдешь ко сну, и страх не будет владеть тобой». Он стоял с бритвой в руках и вслушивался в эти слова. Но это же неверно! Это неверно! Страх владел им: Вентнор внушал ему страх — молокосос Вентнор, который годится ему в сыновья, человек, ни к чему непригодный, без всякого практического опыта, ничего не имеющий за душой, кроме каких-то там теорий. В мире, где царствует справедливость, этого не могло бы быть.
А ведь прошло всего два месяца с тех пор, как он впервые встретил Вентнора в конторе молодого Брокли; тогда эта встреча не произвела на него никакого впечатления. За завтраком они с Кордером даже слегка пошутили на его счет. В тот день Вентнор впервые появился в магазине — «посмотреть (как не без смущения сказал молодой Брокли), не сможет ли он помочь нам внедрением более современных методов торговли».
«Сомневаюсь!» — подумал тогда мистер Бантинг, с первого взгляда оценив этого высокого блондина, оценив его молодость, его красные губы и жеманный голос. Он покровительственно улыбнулся Вентнору и держал себя с ним небрежно, пожалуй, даже с чересчур явной неприязнью.
Потом они обменялись мнениями по этому поводу с Кордером из отдела ковров и линолеума.
Кордер был человек с литературными наклонностями, изъяснявшийся главным образом при помощи цитат. Уловить смысл его изречений иной раз бывало трудновато. Мистеру Бантингу часто приходилось лазить в толковый словарь за разгадкой того, что говорил Кордер, даже когда он не ударялся в поэзию. Кордер весьма способствовал обогащению речи мистера Бантинга новыми, хотя и не всегда правильно понятыми, словами, и тот частенько повторял цитаты Кордера в семейном кругу, всякий раз вызывая всеобщее изумление.
— У него голодный, алчный вид, — провозгласил Кордер. — Не одобряю.
— В нем есть что-то бабье, верно?
— Взгляд хищника и цепкий хобот. Заметил ты? Такие люди всегда что-то таят в себе.
— А как он к нам попал? Наверное, по протекции, через прежних товарищей по школе, — перебил его мистер Бантинг, вспомнив, что последние дни «Сирена» вела ожесточенную кампанию против использования в личных интересах старых школьных связей. — Ну, одним словом, этакий шаркун из Итона или Гарварда, вот он кто! — презрительно припечатал мистер Бантинг. Он весь ощетинился при одной только мысли, что им будет командовать человек, авторитет которого покоится на такой антидемократической основе, как престиж привилегированного учебного заведения.
Но Кордер имел более точные сведения. Молодой Брокли присутствовал на «одном из совещаний, которые созывают коммерсанты», и подцепил там этого субъекта, а может быть, тот сам его подцепил. — Нам нужны новые методы, — заявил молодой Брокли своим старшим служащим. — Мистер Вентнор изучал торговлю в Америке и на континенте. Он знаток своего дела. — Служащие внимали молодому Брокли и жалели его за то, что он проявил такое легковерие. Им уже приходилось слышать об этих «экспертах». Беспокоиться нечего; хозяйские причуды, только и всего. И вдруг молодой Брокли угостил их бомбой: Вентнор будет стоять во главе магазина. — Нам нехватает координации, — заявил молодой Брокли и, чтобы исправить этот недостаток, предложил «знатоку» Вентнору возглавлять весь штат служащих, следовательно, помыкать всеми и каждым и всюду совать свой нос.
«В Верхней Швабии еще до сего дня стоят стены замка Гогенцоллернов, который некогда был самым величественным в стране. Он поднимается на круглой крутой горе, и с его отвесной высоты широко и далеко видна страна. Но так же далеко и даже еще много дальше, чем можно видеть отовсюду в стране этот замок, сделался страшен смелый род Цоллернов, и имена их знали и чтили во всех немецких землях. Много веков тому назад, когда, я думаю, порох еще не был изобретен, на этой твердыне жил один Цоллерн, который по своей натуре был очень странным человеком…».
«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».
«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».
«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».
Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...
Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.