Миссотельский романс - [6]

— Господи, на что мы похожи! — выговорила Лив наконец.

Поднялась с колен и опять едва не упала: подвел сломанный каблук. Рибейра подхватил ее на руки.

— Отпустите меня! Вам нельзя!

И утихомирилась, потрясенная его силой, едва переводя дыхание. Он посадил ее перед собой на иноходца. Ливия подумала, что у нее будет синяк под грудью от его объятия: как от железного обруча. И запоздало поняла, что вот так, вслепую бросаясь на помощь, он не мог спасти ее, а обречен был погибнуть сам. Она похолодела: не оттого, что смерть караулила за спиной, а оттого, что поняла: он прошел высшее посвящение. Только они могут вот так — видеть, не видя. Хотя это отнимает слишком много сил…

По лестнице он тоже нес ее на руках — нес, как хрупкую стеклянную вазу. И поставил на пол у дверей ее покоя. Это неприятно поразило Лив. Она не знала, как вести себя сейчас, что говорить. И потому поспешила распрощаться, сославшись на то, что ей нужно привести себя в порядок.

— Вы, конечно, отыщете свой покой?

— Да, конечно.

Сухость ответа показалась оскорбительной. Она смотрела, как он уходит в сияние, ступая по солнечным пятнам он окон, и за ним гонится короткая тень — и горечь подступила к горлу. Ливия окликнула его и услышала убийственное: «Не приходите вечером. Я хочу отдохнуть.»

Она бы пришла вопреки его воле.

Она бы могла.

Если бы не колеблющийся красно-черный свет, беготня служанок, пар над бронзовым кувшином, ледяные мази, свитки полотна, приторный запах трав и растопленного воска, если бы не кинулись за Бертальдом, если бы потом он не выходил из знакомой двери, стирая с пальцев чужую кровь.

— Ему плохо. Он не хочет тебя видеть.

Она не поняла, почему не сползла по стене.

Тревога душила ее. Ливия жалась в угол, рвала непослушными пальцами фрезу у горла. Потом кто-то тыкал ей в губы глиняную кружку, край больно бил по зубам.

— Не-не-не надо…

Она насильно глотнула, вода показалась противной и теплой, Лив, скорчившись, прижала к губам платок. Комкала и грызла его, душа в горле тошноту и отчаяние. Когда отняла — на шелке остались пятна. Очнувшись, поняла, что идет к его двери, а кто-то повис на руке:

— Не ходи! Не ходи! Не ходи!

Она рыдала на груди у Микелы в дальнем покое, выкрикивая грязные и обидные слова, а потом послала девочку разузнать, что происходит. Та вернулась с вестью, что Рибейра устал и спит. Красно-черные тревожные сумерки сменились обычной ночной темнотой. В ней даже видны были звезды.

Ливия встретила Бертальда на следующее утро совсем спокойная, аккуратно причесанная и одетая, с напудренным лицом. Слегка дрожащим голосом осведомилась о здоровье гостя. Бертальд отвечал, что его лучше не беспокоить. Тогда она попросила, раз уж ее услуги не нужны сейчас, отпустить ее на три дня за горы, в Таормину, сделать необходимые покупки. Смотритель покачал головой и неожиданно согласился. У Лив заболело сердце.

Тревога терзала ее, но давала силы. Она гнала коня напрямик, позабыв, что не умеет ездить верхом, оставив позади всех своих спутников. Только бешеная скачка спасла ее от сумасшествия. Потому что она все время думала, что опоздает. Конь хрипел и надрывался и рухнул у замковых ворот. Она высвободилась, вскочила и побежала. Ноги разъезжались на «кошачьих лбах», она несколько раз упала, разбив колени. Задыхаясь, взбежала по лестнице — в библиотеку. Закачались на петлях ясеневые двери. Она ничего не видела перед собой. Рвала завязки черной дорожной накидки. Капюшон слетел, волосы разметались, их чернота пылала красными искрами.

Ливия рухнула на колени — не держали ноги — да и все равно упала бы перед ним. Так и не сорвав накидки, снизу вверх заглядывала в его мертвенное лицо. Ресницы ее были грубы и пушисты, из-под них лучились глаза. Губы вздрагивали, готовясь к плачу или улыбке. Замерла, овеянная облаком волос, приникнув губами к его руке.

Он сидел в кресле, запрокинув голову, и черты, мучительно сведенные, закаменели. Подле на полу застыла Микела с толстой книгой на коленях. Книга была раскрыта на картинке с замком и луной, в заглавной «С» затаились лемпарт и цветок. Ливия не увидела девочки. Она думала, сердце разорвется, а вот сейчас он был рядом, и она лишилась сил.

— Это вы…

— Да! — крикнула она. — Да! Да!

— Вас не было долго.

— Меня услали. В Таормину, за горы. Но я вернулась раньше. Мне было плохо.

— Мне было плохо, — как эхо, повторил он. — Я звал вас.

— Я слышала! Я знала!

— Вас слишком долго не было.

— Я никуда больше не уйду! Не уеду! Я буду с вами! Вы верите мне?!

Слова путались, слезы были горьки и сладостны, она смеялась сквозь них, целуя его руки.

— Вы — пла-че-те?..

Он стоял, держась рукой за оконную решетку, лицом в сад, рядом покачивалась портьера. Ливия не знала, как заговорить с ним, и топталась сзади, стремительно краснея.

— Я же знаю, что это вы! Почему вы молчите?

Она собрала свои силы.

— Я… должна извиниться… за вчерашнее… Я вела себя… недостойно. Эта глупая вспышка. Я наговорила…

— Вы готовы отречься?..

Ливия запнулась.

— От всего, что вчера сказали?..

— Я…

Она увидела, что он улыбается. Она поняла, что сейчас умрет на месте. Сгорит от стыда. Рибейра за руки притянул ее к себе.