Миссия в Париже - [27]

Но ведь не пошел же! Но ведь согласился! И теперь, как человек, привыкший до конца выполнять приказы, внутренне сопротивлялся даже сомнениям Фролова. Понимал, что Болотов действовал как дилетант, опираясь на свой опыт. Но ведь это не его вина, что нужного опыта у него не было.

Фролов же словно почувствовал это сопротивление, исходящее от Кольцова, перевел глаза на него и настойчиво спросил:

– Ну а ты, Паша! Что ты думаешь?

– Думаю, – уклончиво ответил Кольцов. – Неохота поддаваться панихидному настроению.

– Ты так меня понял? – удивился Фролов.

– Я и сам думал так же, как и вы. Еще совсем недавно. А сейчас… что-то в душе сопротивляется, – поддержал Болотова Павел.

– Ну что ж. Это мне нравится, – сказал Фролов. – Я ведь тоже стараюсь не терять надежды. Но, к сожалению, для чего-то мы не додумались, что-то не учли. А ведь где-то он лежит, ответ на эту задачку. Найдем ли? И тут прав Илья Кузьмич, наш главный враг сейчас: время. К сожалению, оно работает против нас.

В продолговатое окошко их комнаты вливались серые сумерки. Мелькали за окошком ноги, звучало равномерное «шар-р, шар-р». Парижане спешили в свои квартиры, к своему вечернему «дине».

Там, на улице, текла жизнь. Здесь же, в их келье, все остановилось, замерло. Их могла расшевелить только какая-то новая мысль, идея, пусть даже самая сумасбродная. Но все молчали.

– Я сегодня видел Миронова, – нарушив длительное молчание, напомнил Фролову Павел.

– Да? Ну и какое впечатление? – тусклым голосом, больше из вежливости, спросил Фролов. Его совершенно не интересовал этот бывший его соотечественник, если бы не мысль об угрозе, которая могла исходить от него. Опыт подпольщика говорил Фролову, что он должен хорошо изучить Миронова, чтобы затем навсегда забыть о нем, либо уже в ближайшие дни предпринять какие-то решительные действия.

– Полунищий, во всем разуверившийся, растерянный, я бы даже сказал, сломленный, но все же еще пытающийся оставаться на плаву. В Париже, я так понял, не прижился, мечтает вернуться в Россию. Но бедность не позволяет вернуться легально, а возраст и плохое здоровье – проникнуть в Россию нелегально. Такой он сегодня.

– И вывод? – уже явно заинтересованно спросил Фролов.

– Мне показалось, что опасаться его не следует.

– Не уверен. Я же помню, он якшался с белогвардейскими контрразведчиками, – Фролову не понравился вывод Павла, он показался ему легкомысленным. – Собственно, тогда мы с ним и познакомились. Помнится, у контрразведчиков возникли кое-какие сомнения на мой счет, и с помощью Миронова они пытались меня разоблачить.

– Какая-то случайность, – убежденно сказал Кольцов. – Я несколько раз встречался с ним значительно позже. И он уже тогда зарабатывал себе на жизнь рулеткой и другими различными аферами. Помнится, пытался кому-то продать на металлолом Эйфелеву башню. Но в этом своем ремесле явно не преуспевал. Нет, его связь с контрразведкой – это какой-то нелепый случай. Об этом свидетельствует его последующая жизнь, Да и нынешняя тоже. Когда-то он был медвежатником, затем стал промышлять рулеткой. Сейчас опустился еще на ступень ниже, стал наперсточником. И, похоже, опять терпит неудачи.

– Человек, загнанный бедностью в угол, способен на самые грязные поступки, – заметил Фролов.

– Но я ведь не сказал, что надо с ним сотрудничать или водить дружбу. Я только уверовал в то, что он нам не опасен. Но это мой вывод. Я его никому не навязываю.

– Это все? – спросил Фролов.

– Пожалуй. Вот только бродит у меня в голове одна мыслишка. Только никак я ее за хвост не ухвачу.

– Касается нас?

– Не знаю. Вообще-то, да. Только я пока не пойму, как ее внятно высказать, – вздохнул Кольцов, и надолго замолчал. Отсутствующим взглядом блуждал по комнате, по лицам своих товарищей.

– Ну-ну, говори что-нибудь, – подтолкнул его Фролов.

– Я вот о чем. Понимаете, Миронов – аферист, наперсточник. К тому же, редкостный неудачник. По социальному статусу сродни клошарам. Так ведь?

– Допустим. Что из этого следует?

– Рыжий Раймон – тоже бывший клошар. Но сумел стать на ноги. И, как нам рассказали, охотно привечает в «Колесе» клошаров. В холодные дни они там у него отогреваются. Он их знает, они – его, – вслух неторопливо думал Кольцов.

– То есть ты предлагаешь привлечь к этому делу Миронова? – удивленно спросил Фролов.

– Я ничего не предлагаю. Я размышляю. Советуюсь, – возразил Кольцов. – Допустим, в конечном счете мы найдем этого Раймона. Допустим также, что он имеет какое-то отношение к хищению саквояжа. Хотя тут тоже бабка надвое гадала. О чем будем с ним говорить? Конечно же, о саквояже. Видел – не видел, знаешь – не знаешь, помоги его найти. Предлагаем ему за помощь деньги. Проще говоря, мы покупаем саквояж. Если Раймон причастен к хищению, то уж, конечно, знает его пустячное содержимое. Это, если он, будем надеяться, не проник в его бриллиантовую тайну. Соответственно, и деньги мы можем предлагать лишь равные стоимости саквояжа и его копеечного содержимого. Но ведь есть в этом деле и третье сослагательное: страх. Действие-то криминальное. Какие деньги надо заплатить, чтобы они помогли Раймону пересилить страх? Я не знаю. Вы, вероятно, тоже. За малые деньги он говорит «не знаю» потому, что это ему или им не выгодно и опасно. Тогда мы добавляем и платим уже большие деньги.