Миссия на Маврикий - [34]

Если палуба, оснастка и золоченая резьба «Оттера» поразили Джека, то капитанская каюта просто потрясла. Ее невеликие размеры скрадывались обилием зеркал в золоченых рамах, отражавших кучу подушек на турецкой софе, а развешанные на покрывающем переборку персидском ковре скимитары навевали мысли об арабских ночах. С потолочного бимса свисала золоченая лампа из мечети, возле софы примостился кальян. Посреди этого великолепия две двенадцатифунтовки смотрелись абсолютно чужеродными, но такими родными и реальными.

Появилось ритуальное угощение, внесенное черным мальчиком в тюрбане, и Джек и Клонферт остались одни, ощущая изрядную неловкость. За годы службы Джек научился ценить способность помолчать, когда нечего сказать, но Клонферт, хоть и чуть постарше (несмотря на свой моложавый вид), этого дара оказался напрочь лишен, и тарахтел без умолку. Вот эти безделушки он привез из сирийской кампании с сэром Сиднеем, лампа — подарок Джезза-Паши, скимитар справа — от маронитского патриарха. Он так привык к восточному стилю, что никуда без софы, не желает ли коммодор присесть? Коммодору совершенно не улыбалось оказаться в нескольких дюймах от палубы — ноги-то куда девать? — и он отговорился тем, что ему желательно видеть шлюпки «Боадицеи», снующие между фрегатом и арсеналом, заполняя кранцы и погреба вескими аргументами. Потом коммодору была предложена капелька «Констанции», с фигой из Алеппо в качестве закуски — Клонферт уверял, что это очень интересное сочетание. «Или немного этого ботарго?»

— Я чрезвычайно благодарен, Клонферт, — ответил Джек, — и я уверен, что ваше вино великолепно. Но дело в том, что на «Сириусе» меня поили портвейном, а на «Нереиде» — мадерой из капитанских запасов, поэтому сейчас я бы все отдал за чашечку кофе, если это возможно.

Это оказалось невозможно. Клонферт был подавлен, раздосадован, обескуражен — ни он, ни его офицеры не пили кофе. Он действительно был очень и очень огорчен, ему пришлось извиняться, и это было для него болезненным ударом. Поскольку Джек считал, что неприятностей на эскадре и так хватает, да и просто по-человечески ему не хотелось оставлять Клонферта в таком очевидно подавленном состоянии, то, подойдя к великолепному бивню нарвала, прислоненному в углу, он вежливо произнес:

— Какой необычный великолепный бивень!

— Красивая вещь, не так ли? Но со всем уважением, сэр, правильнее называть это рогом. Это рог единорога, сэр Сидней дал его мне. Он лично застрелил это существо, заметив его в стаде антилоп. Ему пришлось погоняться за ним, хотя под ним был собственный жеребец Гассан Бея, двадцать пять миль по дикой пустыне. Турки и арабы были поражены, сэр. Они говорили мне, что никогда не видели наездника лучше, а выстрел, сразивший единорога на всем скаку, их просто потряс.

— Да уж наверное, — хмыкнул Джек. Он повертел «рог» в руках, и, улыбаясь, спросил:

— То есть, я могу хвастаться, что держал в руках настоящий рог единорога?

— Вы можете поклясться в этом, сэр! Я сам лично отрубил этот рог от головы чудовища!

«Бедолага просто из штанов готов выпрыгнуть, лишь бы себя показать», — думал Джек, возвращаясь на «Рэйсонейбл». Похожий бивень нарвала хранился в его каюте несколько месяцев, он вез его с севера для доктора Мэтьюрина — и никогда уже не спутал бы плотную тяжесть его дентина с легкой роговой тканью. Возможно, конечно, Клонферт думал, что часть его рассказа — правда. Адмирал Смит был известный пустомеля и хвастун, вполне способный выдумать эту глупую басню, в то же время он был способный и предприимчивый офицер. Не говоря о других блестящих его делах, он отстоял Акру от Бонапарта — немногие имели такой повод для хвастовства. Может, Клонферт из того же теста? Джек всей душой надеялся на это. Тогда черт с ним, пусть рассказывает про единорогов, сколько их есть на Земле, и львов пусть не забудет — лишь бы результаты его действий были не хуже.

Его скудные пожитки уже были перевезены на флагман с «Боадицеи», и разложены его собственным стюардом в привычном порядке. С удовлетворенным вздохом Джек раскинулся в виндзорском кресле с подлокотниками, сбросив тяжелый парадный мундир на сундук. Киллик не любил, когда одежду бросали так, Киллику потом приходилось возиться с ней. Но Киллик, который заливал кипятком свежемолотый кофе в момент, когда катер «Рэйсонейбла» отошел от борта «Оттера», был уже другим человеком. Когда-то строптивый, сварливый, ворчливый, мастер выразить презрение словом или молчанием, сейчас он был чуть ли не почтителен. Он принес кофе, одобрительно посмотрел, как Джек пьет его, дуя на горячую чашку, повесил мундир, воздержавшись от комментариев, типа риторического: «Где ж потом деньги брать на новые эполеты, когда с этих вся позолота слезет — этак-то вещь на пол швырять?» Вместо этого он вернулся к разговору, который был прерван отъездом Джека с инспекцией:

— Так вы сказали, сэр, они все еще без зубов?

— Ни следа не было, Киллик. До самого отплытия — никаких признаков.

— Ну, я даже рад, — заметил тот, разворачивая носовой платок с двумя масивными кусками коралла. — Говорят, это помогает им прорезаться.