Миссия к звездам - [146]

— Сэр, — говорит Терри, — вы говорите о моей первой жене… да почиет она в мире!

— Никогда, — объявляет Джоан Мэйнард. — Никогда я бы не снизошла до такого!

Впрочем, затем она, устроившись поудобнее, воркующим голосом произносит:

— Продолжай, Терри, дорогой.

— Когда мне было десять лет, — начинает ее муж, — меня приводили в восхищение старинные часы моего дедушки, висевшие в холле, — вы все можете взглянуть на них, когда будете уходить. Однажды, когда я открыл дверцу внизу и принялся раскачивать маятник, я увидел на корпусе какие-то числа. Они начинались в верхней части длинного стержня — первое число было 1840, а потом тянулись вниз, друг за другом, вплоть до самого низа. Последним числом было 1970. Это случилось в 1950 году, и, помнится, я был удивлен, увидев маленькую стрелку на хрустальной гирьке, которая указывала прямо на отметку 1950. Мне показалось, что я сделал великое открытие и понял, как работают часы. Когда возбуждение прошло, я, конечно же, начал забавляться с гирькой, и помню, как она скользнула к отметке 1891.

В то же мгновение я почувствовал сильное головокружение и отпустил гирьку. Потом опустился на пол, чувствуя себя неважно. Когда я посмотрел вверх, то увидел незнакомую женщину, да и вся обстановка вокруг меня изменилась.

Впрочем, немудреное это дело — испугаться, когда тебе всего десять лет, особенно видя рядом с собой незнакомую женщину. Ей было примерно сорок лет, и на ней была старомодная длинная юбка. Губы ее сложились в тонкую трубочку от гнева, а в руке она держала розгу. Когда я с трудом поднялся с пола, она произнесла:

— Джо Мэйнард, сколько раз мне повторять, чтобы ты держался подальше от этих часов?

То, что она назвала меня Джо, как бы парализовало меня. Я не знал тогда, что имя моего дедушки было Джозеф. Мое внимание привлек также и ее акцент. У нее был слишком чистый английский акцент — его невозможно описать. Третье, что привело меня в столбняк, было то, что ее лицо показалось мне смутно знакомым. Это было лицо моей прабабушки, чей портрет висел в кабинете моего отца.

Щелк! Розга полоснула меня по одной ноге. Я увернулся и бросился, взвыв от боли, к двери. Я услышал, как она кричит мне вслед:

— Мэйнард, ну подожди, вот вернется твой отец…

На улице я оказался в фантастическом примитивном мире небольшого городка конца девятнадцатого века. Вслед мне тявкнул какой-то пес. На улице я видел лошадей, а вместо тротуара — деревянный настил. Я, привыкший увертываться от автомобилей и ездить на автобусах, никак не мог поверить в подобную перемену. Шли часы, а в голову мою ничего путного не приходило. Но вот настал вечер, и я проскользнул задами к огромному дому и заглянул в единственное освещенное окно в столовой. Представшую перед моими глазами картину я никогда не забуду. Мои прадедушка и прабабушка ужинали вместе с мальчиком моего возраста, и этот мальчишка был вылитой моей копией, если не считать того, что он был еще более испуган, чем я. Прадедушка начал говорить. Я мог ясно сквозь стекло расслышать каждое его слово — настолько он был разгневан.

— Ах вот как?! Да ты практически называешь свою собственную мать лгуньей! Ну, погоди, придется мне заняться тобой после ужина!

Я догадался, что Джо попал в этот переплет из-за меня. Но главным сейчас было то, что никого из них сейчас не было в холле рядом с часами. Я тихо проскользнул в дом, дрожа от страха и слабо представляя, что же мне делать. На цыпочках я потянулся к часам, отворил дверцу и переставил гирьку обратно на отметку 1950. Сделал я это чисто автоматически: мысли мои как бы застыли во льду.

В следующий миг я услышал, как кто-то орет на меня. Знакомый голос. Когда я огляделся, то увидел, что это мой отец.

— Ах ты, негодный мальчишка, — кричал он. — А ведь, кажется, я сказал тебе, чтобы ты держался подальше от этих часов!

Впервые в жизни порка принесла мне облегчение. И, пока я не вырос, я больше никогда не подходил к этим часам. Правда, я был слишком заинтригован, чтобы по крайней мере не начать осторожно задавать вопросы о своих предках. Однако мой отец отвечал уклончиво, взгляд его при этом становился отрешенным, и он лишь отвечал:

— Мне и самому не слишком много понятно в моем детстве, сынок. Когда-нибудь я расскажу тебе о нем.

Когда мне было тринадцать лет, он неожиданно умер от воспаления легких. К эмоциональному потрясению добавился еще и кризис в финансовых делах. Среди прочих вещей мать продала и старые дедушкины часы, и мы уже подумывали о том, чтобы сдавать комнаты жильцам, когда неожиданно из-за промышленного роста резко подскочила цена на землю, которой мы владели на другом конце города. Я никак не мог забыть об этих старых часах и том коротеньком приключеньице, но сначала была учеба в колледже, а потом служба во Вьетнаме — я был, что называется, вышколенным мальчиком на побегушках при штабе в чине капитана — так что не имел возможности заняться поисками часов вплоть до начала 1966 года. Через скупщика, который когда-то купил эти часы у нас, я узнал, где они находятся, и купил их в три раза дороже той цены, за которую мы первоначально продали их, но, конечно, они того стоили.