Миссия иезуитов в Китае - [36]

Тем временем Риччи пытался выйти из деликатной ситуации, в которую попал из-за вмешательства в его судьбу Ма Тана; агенты последнего продолжали приглядывать за ним повсюду. Однако, преследуя Риччи в Тяньцзине, Ма Тан перестарался: когда стало очевидным, что иезуиты добились расположения даже таких высоких сановников, как руководитель Высшего совета при императоре (он пришел к миссионерам по собственному желанию), Ма Тан начал подкупать людей, чтобы они не проговорились о происшедшем в Тяньцзине. Ситуация развивалась драматически, потому что в любом случае миссионеров поддерживали евнухи (пусть и не связанные с Ма Таном), а это вызвало недовольство Палаты Церемоний, официально ответственной за прием иностранных посольств. Эти две силы начали бороться между собой. Риччи и его компаньоны были перемещены в Хуйдунгуань, скромно обставленные помещения («дворец»), где всех послов, приехавших с данью, содержали под охраной и практически под домашним арестом до тех пор, пока их не отсылали назад в свои пределы. В этом холодном караван-сарае они могли бы застрять весьма надолго, пока чиновники делили между собой влияние на иностранцев.

И снова личность самого иезуита спасла положение. Императору было направлено несколько докладов, и постепенно положение Риччи в Пекине установилось. Император никогда не давал однозначного согласия, но он и ни разу не сказал «нет» в отношении пребывания иезуитов в Пекине. На этом шатком, но вполне рабочем основании миссионеры вернулись в свой дом и принялись осуществлять поставленные задачи.

Но прежде чем иезуиты в конце концов распрощались с Хуйдунгуанем, их вызвали на аудиенцию во дворец. Этот момент часто драматизируют, изображая Риччи исполняющим положенные коутоу перед пустым троном[86], так как Ваньли уже в течение многих лет не посещал подобные церемонии, которые давно превратились в пустую формальность, сохранявшуюся как традиция. Риччи так никогда и не видел императора Ваньли и довольно скоро отказался от неосуществимой задачи обратить его в христианство. Однако многочисленные мелкие свидетельства говорят о том, что император не желал высылки миссионеров из Пекина. В первую очередь это подтвердилось в случае с часами и клавикордами, но позже появились и другие причины. Вероятно, Ваньли доставляло определенное удовольствие держать в столице одного иностранца, своего рода заморское чудо, говорившего и писавшего на китайском языке, как китаец.

Отныне миссия получала определенное содержание (как денежное, так и продовольственное) из императорских фондов. Таков был результат дружбы с влиятельными лицами — одного из первых правил иезуитской стратегии вообще. И именно этих влиятельных лиц Риччи теперь полагал завоевать для веры. На протяжении оставшихся лет ему сопутствовала удача. Одно время репутация иезуитской миссии была столь высока, что их дом был постоянным объектом посещений высоких правительственных сановников и широко известных ученых. Дела миссии складывались таким образом, что большинство обращенных происходили либо из великих мира сего, либо, напротив, из массы самых беднейших.

По разным причинам ни те, ни другие при принятии христианства не так уж и много теряли, отказываясь от определенных привычек, диктовавшихся им китайским образом жизни. Если говорить о конфуцианских ученых, христианство являлось для них своего рода интеллектуальной системой проверки на прочность знакомых конфуцианских максим; бедные же китайцы получали то же самое утешение и надежду на воздаяния в загробной жизни, которые привлекли к христианству его самых первых обращенных. Что же касается среднего класса, то аудитория, симпатизировавшая христианству в нем, была наименьшей. Эти люди были большими конформистами по определению и, в отличие от беднейших слоев, им было, что терять, в случае если иезуиты впали бы в немилость. Вне зависимости от того, много или мало людей было уловлено сетями проповедников новой для Китая веры, нельзя не признать: то, что хоть кто-то обратил свой взор в сторону новой религиозной практики, было целиком и полностью заслугой Риччи как личности, заслугой его таланта проповедника и исповедуемого им метода культурной аккомодации.

Риччи удавалось сохранять ровные рабочие и дружественные отношения со всеми — как с дворцовыми евнухами, к которым он был вправе приходить в любой момент по желанию, так и с резко оппозиционными им официальными лицами. Трудно представить, чтобы кто-либо другой, лишенный присущих ему талантов терпимости и умения использовать людей (при изначально добром к ним отношении), мог бы поддерживать подобный баланс.

Ничто так ярко не демонстрирует блестящие дарования Риччи, как его взгляды на освященные временем традиции поклонения предкам и почитания Конфуция. По его мнению, ни первая традиция, ни вторая не были проявлениями идолопоклонничества. По словам самого Риччи, его взгляд основывался на изучении классических текстов, в которых он не нашел ни следа идолопоклонничества и суеверий. Обе традиции были, лишь формами почитания основ общества, не больше. Ло этой причине обе традиции, по его мнению, не вступали в противоречие с христианством.