Миссис Шекспир. Полное собрание сочинений - [7]

Всего четырнадцать детей они нарожали, наши друзья Садлеры, только семеро померли в малолетстве, а двое у них придурковаты.

Юдифь Садлер и сама уж девять лет как померла.

Гамнет Садлер, тот живой покуда, хотя пекарня его уже не та, что до большого пожара в городе.

Золото закаляется в огне, верно?

Гамнет Садлер свидетельствовал завещанье моего супруга, в котором ему и еще семерым старым друзьям отказывалось по две марки каждому, чтоб себе купили перстни в память о мистере Шекспире.

Юдифь получила 100 фунтов денег и чашу серебряную, золоченую, по завещанью своего отца.

Девять месяцев спустя после того, как вышла она за Куини, Юдифь родила мальчика.

Шекспир Куини — его нарекли.

Но недолго Шекспир Куини прожил на этом свете, через полгода прибрал его Господь.

Что-то погода теперь ужасно какая холодная стоит.

До того удивительно холодная стоит погода, что все быстрые речки в округе насквозь промерзли.

Сегодня поярче разведу огонь у себя в спальне.

Выпью подогретого вина, перед огнем этим сидючи на зеленой своей подушечке.

И поужинаю у камина.

Не очень складная вышла глава, так ведь и номер у нее тринадцатый.

Глава четырнадцатая Крещенский вечер [12]

Или несправедливо я сужу?

Может, вовсе уж неспособная понять добрую шутку, раз говорю, что дикая блажь нашла на мистера Шекспира, когда он человека вздумал сравнивать с летним днем?

Вот как живу на белом свете, не верю я такому.

Ладно, сейчас я не плясунья, но тогда-то я плясала.

И смеяться я умею.

Всегда даже и хохотала, если случай позволял.

Знаю, не скучная я вовсе.

Кто хохотал громче всех и дольше всех, когда Гамнет Садлер надел мои желтые чулки с подвязками крест-накрест в тот расчудесный Крещенский вечер?[13]

— Тот, кто весел, пусть смеется[14], — я все твержу, бывало.

И все же — всякому веселью есть предел.

Верно я говорю?

То-то.

Это ж дикая блажь, сравнивать человека с летним днем.

Так водится доселе, блажь гибнет в колыбели[15].

От блажи проку нет.

То ли дело фантазия.

Всякой блажи предел положен, а фантазия, она королева мысли.

Я ж не говорю, что она у меня есть.

Даже и не намекаю.

Мистер Шекспир был способен к фантазии, так мне говорили, и я охотно верю. Когда в ударе, он ею владел, или она им владела. Он эту королеву пускал в свой вольный ум.

Зато когда не в ударе, когда попусту молол что стукнет в голову, блажь одна у него и получалась.

Какое же сравнение!

Но может, и впрямь есть во мне что-то зимнее, старушечье, холодное, чего уж спорить?

Так ведь и без зимы никак нельзя, куда денешься.

В них что-то есть такое — правда? — в деревьях, когда все листья облетят?

Тут видишь голую суть.

Видишь костяк, скелет.

И мы все, мы все там будем.

Но покуда я еще не там, смеяться я умею.

А коли не верите, вот вам и шутка в подтверждение:

Будь он глухой, а я слепая, вот были бы мы счастливой парой.

Глава пятнадцатая Навозная куча Джона Шекспира

Здесь-то, известно, у себя, в Нью-Плейсе, в Стратфорде, третьего дня я и следила, как те двое работников навоз кидали.

Живу тут теперь с дочерью Сусанной, с зятем доктором Джоном Холлом и их дитем единственным, пятнадцатилетней внучкой моей Елизаветой, моей глазастой лапушкой.

Навоз будет хорош для роз у нас в саду.

Я приглядела, чтобы и шелковицу унавозили, которую посадил мой покойный супруг.

Уж он гордился этой шелковицей, и очень тешила она его.

Что дерево, что ягодки.

На моего свекра, на мистера Джона Шекспира, старейшины Стратфорда, было дело, наложили штраф: навозную кучу держал не во дворе своем на Хенли-стрит, а за забором.

Сраму от родни не оберешься.

Это первый был знак тому, что жизнь Джона Шекспира теперь вкривь и вкось пойдет.

Куча навозная снаружи, у людей на виду, на ходу, у посторонних под ногами, она вмиг показала, какая порча у него внутри.

Штраф положили ему шиллинг.

Вместе с дружком, Адрианом Куини, свекра моего собутыльником, — тот к навозной куче, как говорится, тоже руку приложил.

Этот Адриан Куини — дед Томаса Куини, греховодника, который женился, прости Господи, на моей гусыне Юдифи и причинил нам столько горя, я уж рассказывала, если даже и не безвременную кончину мистеру Шекспиру.

Бардолф и Флюэлин: тоже дружки Джона Шекспира. Признали их всех троих в 1592 году смутьянами.

А, да что! Воду толочь, вода будет.

Но надо б кончить эту навозную главу в моей книжке как-то повеселей, и потому добавлю, что этот дом, Нью-Плейс, самый удобный для житья.

Построил его тому сто лет лорд-мэр Лондона сэр Хью Клоптон, когда вернулся в родной город доживать свой век.

Дом трехэтажный, на нем пять щипцов, и в нем десять каминов, четырнадцать комнат.

Очень красивый дом, из кирпича и дуба, и мистер Шекспир его перестроил и отделал по собственному вкусу.

Мистер Шекспир за шестьдесят фунтов стерлингов купил Нью-Плейс.

И я в нем свила гнездо.

И мой супруг жил здесь, в этом самом доме, со мной и с двумя нашими дочками, все последние свои года — до самой безвременной своей кончины прямо на деньрожденье в апреле месяце 1616 года, тому ровнехонько семь лет.

Глава шестнадцатая Стратфордская весна

А теперь другой апрельский день я вспоминаю. В 1594 году, вот какой апрель я хочу, чтоб вы представили себе. В год тридцатого деньрожденья мистера Шекспира. В год, когда я приезжала в Лондон первый и последний раз.