Миссис Шекспир. Полное собрание сочинений - [29]

— Он дал мне тысячу фунтов, — сказал мистер Шекспир.

Глава шестнадцатая На той постели

Я уставилась на мистера Шекспира.

Мистер Шекспир не улыбался.

Он очень прямо на меня смотрел.

— Что ты делал? — я прошептала. — Что ты такого сделал, чтоб на тыщу фунтов потянуло?

Мистер Шекспир теперь был голый.

Уд у него стоял, твердый, как кочерга.

— Ты хочешь знать, — он сказал. — Ты вправду хочешь знать.

Это был не вопрос.

Он это утверждал.

— Я хочу знать, — шепчу. — Что ты делал?

— Я его драл, душа моя, — очень тихо сказал мистер Шекспир.

— Как это? — спрашиваю. — Что это такое значит?

Мистер Шекспир ни слова не ответил.

Глаза у него были, как раскаленные уголья.

Он кусал губу.

Когда перестал кусать губу, он крепко поцеловал меня в губы. Потом провел пальцами по моему лицу и нежно поцеловал мои веки.

Раз муж мой поцеловал мои веки, я решила не открывать глаз, и я ждала.

Я чувствовала, как мистер Шекспир у меня за спиною шевелится.

Потом постель колыхнулась — это он на колени встал.

Чувствую: скорчился у меня за спиною в темноте.

Руки вытянул и крепко стиснул сзади мои ляжки.

А потом, чувствую, отверделостью своей зашлепал меня по ягодицам.

— Она хочет знать, — он сказал спокойным голосом. — Да, она в самом деле хочет знать.

Голос шел будто бы издалека. Но сам он, горячий, жесткий, уже входил в меня сзади.

— Да! — я крикнула. — Да! Да! Как ты это делаешь?

Потом:

— Вот так, — сказал мистер Шекспир.

И он со мою сделал это.

Глава семнадцатая Улитки

Сперва мне было больно.

Потом больно не было.

Больно мне, не больно, но как начал мистер Шекспир, его уже нельзя было остановить.

— Хорошо? — он кричал. — Нравится тебе?

— Нет! — я кричала. — Нет, не надо, не хочу, нет, нет, нет…

Но потом, немного погодя:

— Да!

Улитки были самые любимые твари у мистера Шекспира.

Раз как-то видела: час целый сидел-смотрел, как улитка взбирается, взбирается по стеблю, уж очень нравилось ему, как она в раковину вся вбирается, когда коснется рожками листа.

Глава восемнадцатая Снова

Когда управился, мистер Шекспир заговорил о деньгах.

Кровать эта так дорого не стоит, он сказал.

От тысячи фунтов осталась бездна денег.

Он купит доли в новом театре, который мистер Бербедж строит на Бэнксайде[57].

Там будут показывать его пьесы, мне рассказал супруг.

И тогда он станет получать за свои пьесы плату, а вдобавок у него будет процент от выручки.

Деньги к деньгам, сказал мистер Шекспир.

Скоро он сможет приобресть и собственность.

Настанет день, пообещал мой умный муж, когда он будет жить в лучшем доме Стратфорда.

(Оно, положим, не получилось.

Пришлось нам согласиться на второй по качеству.)

Устала я от этих разговоров.

И я до него дотронулась.

— Ты снова хочешь? — удивился мистер Шекспир. — Снова хочешь, прямо сразу?

Я хотела.

Я хотела снова, прямо сразу.

И мистер Шекспир с большой охотой выполнил мое желание.

В конце концов я уснула.

Уснула, утомясь тем, что он со мною делал. Великий покой на меня нашел.

Отродясь, по-моему, мне еще не было так хорошо, отрадно и так вольно.

Дождик стал накрапывать, когда я заснула, это я помню.

Я слышала, как апрельский дождик тихонечко шуршал на крыше.

Мистер Шекспир все говорил про деньги, когда я заснула.

Но вовсе не деньги никакие я видела во сне.

Глава девятнадцатая Мой сон

Снилось мне, что я на холме Стинчкомба и кругом сплошь наперстянка.

Люблю я наперстянку.

Красота у наперстянки скромная, неяркая, не слепит глаза так, как когда в июне волнится по полям ромашка.

Есть в наперстянке тонкость, нежность.

Все в ней — отдохновение для души. У наперстянки в чашечке, на самой глубине, бальзам таится.

И снилось мне, как будто я срываю наперстянку и в нее заглядываю. И будто я потом в нее вхожу, вовнутрь, и наслаждаюсь ее расцветкой, и нитями тычинок, и цветочным шелком, розовым, лиловым, алым, белым, и радуюсь на то, как стебель стоек, как поник цветок.

По-моему, мне снилось, будто бы сама я наперстянка.

Глава двадцатая Ослиная голова

Наутро просыпаюсь я от рева.

Озираюсь в реденьком, чудном каком-то мраке.

И вижу — стоит в ногах постели дьявол.

— И-а! — дьявол ревет. — И-а!

Дьявол совершенно голый, ну ни единой ниточки на нем, а только голова ослиная надета[58].

— И-а, — он снова проревел. Потом: — Ха-ха!

И вдруг я услыхала, как там, внизу, на улице, поют.

Такие миленькие были слова у этой песни.

Потом уж я их в песеннике отыскала.

Песня была такая:

Вотще хочу забыть

Затверженные звуки,

Коль счастья рвется нить,

И надо дни влачить

Томясь в пустой разлуке.

Но — ах! едва я вновь,

Волшебница-любовь,

Твое блаженство чую,

Как выбора мне нет,

И жизни мой привет,

Опять пою, ликуя.

Любовь, тебя хулят,

Как будто горьки сласти,

И от лекарства яд,

И счастья от напасти

Нет средства отличить.

Вольно ж тебя хулить

Тем, кто не знают сами,

Сколь твой пьянит фиал,

Я ж вновь совсем пропал,

Едва к нему припал

Блаженными устами.

Там же лавка рыбная была.

Небось торговец сам и пел.

Такая миленькая песня.

Как вспомню ее, так у меня аж слезы на глазах и дрожь по хребту проходит.

Я песенки заслушалась, а уд дьяволов тем временем в меня нацелился.

Я узнала дьявола по его снасти.

Что твое копье.

И сотрясается.

Я не могла с собою совладать. Протянула руку к этому копью.