Мисс Равенел уходит к северянам - [46]

Эта последняя декларация Ван Зандта понравилась доктору, и он стал прислушиваться к своему собеседнику с видимым интересом.

— И совсем бы пропал он от отчаянной своей трезвенности, если бы только полковник Картер его не спас, — продолжал свою речь Ван Зандт. — Полковник явился, когда он совсем погибал.

— Погибал? — вскричал Равенел. — Вы хотите сказать, что он тяжко болел?

— Вот именно. Тяжко болел. Совсем погибал, сэр. Ползучая желчно-тифозная лихорадка. И представьте, не хочет принять ни полкапли виски. Принципиально не хочет. Тут полковник ему говорит: «Выпить надо, трам-тарарам!! Надо пить и носить шерстяное белье». А капитан отвечает: «Если сам я буду под мухой, что скажу я своим солдатикам, трам-тарарам?» Это, конечно, не точные были слова его, сэр. Грешен, люблю приукрасить. Это вроде как ломтик лимона в пунше. Полагаю, и вы так считаете, сэр. Так на чем же я кончил? «Как мне взыскивать со своих людей, — говорит капитан, — если сам я буду повинен в том же грехе?» — «А это не их ума дело, повинны вы или нет, — отвечает полковник. — Если солдат ваш напьется и нарушит свой воинский долг, вы с него взыщете. А нарушите службу вы, я с вас взыщу. И солдаты тут вообще ни при чем; рассуждаете не по уставу», — вот что сказал капитану полковник Картер. Это вам офицер, джентльмен и философ, и все в одной оболочке. Старый добрый коньяк и шерстяное белье — вот что спасло капитана, шерстяное белье и старый добрый коньяк из погребов Суле. А то ведь совсем умирал от ночной испарины, сэр. Преопаснейший климат в Луизиане. Вы, наверно, об этом наслышаны. Кстати, кажется, речь у нас шла о полковнике Картере. Вот кто, скажу вам, умеет срывать цветы жизни. У полковника лучший и хлебосольнейший дом во всем городе. И прелестнейшая французская маленькая… козетка.

Ван Зандт нацелился было совсем на другое слово, но вовремя спохватился и вставил свою «козетку». По искрам в глазах Ван Зандта было заметно, что он чрезвычайно доволен проявленной им находчивостью. Подумав, он вознамерился развить свой успех.

— Если бы мне сказали: «Ван Зандт, выбирай», — я предпочел бы, скажу вам, козетку полковника, скорей чем его погоны. Французская маленькая козетка — чего еще надо холостяку? Вы человек светский, и меня понимаете, сэр.

Так он болтал и болтал, попивая мадеру. Страсть его к болтовне, как и жажда, были неутолимы; и доктору очень хотелось сказать ему: «Сударь, за вами явился ваш гусь!» Когда пришел Колберн, Ван Зандт попытался представить ему Равенела, хотя было ясно, что хозяин и гость отлично знакомы. Капитан был немного смущен; особняк мог родить у доктора сомнения в его спартанстве; к тому же ему показалось, что Равенел глядит на него испытующим взором. Когда же Колберн перевел глаза на Ван Зандта, во взгляде его, по-прежнему мягком, сверкнула вдруг искра, мгновенно приведшая в чувство кутилу. Вскочив и откозыряв, он тут же покинул комнату, пробормотав, что пора позаботиться об обеде. Доктор не без интереса отметил эту новую для него властность в манере новобостонца.

— А где же мисс Равенел? — таков был, конечно, один из первых вопросов.

— Здесь, со мной, — был ответ.

— Неужели? Возможно ли? — Сердце сильно забилось в груди.

— Ну, конечно. Она ни за что не осталась бы в Новом Бостоне, когда появилась возможность вернуться в Луизиану. Она ведь все та же мятежница.

Капитан засмеялся чуть-чуть принужденно; впрочем, при всем своем патриотизме, он не имел ни малейшей охоты сердиться на мисс Равенел. Бывает такая степень влюбленности, когда всякая странность любимого существа, пусть даже предосудительная, служит только к его украшению. Тот, кто истинно любит кошек, восхищается их коварством. Мать, у которой ребенок — калека, готова помочь всем хромающим детям на свете; она изливает на них любовь к своему дитяти.

— К тому же мне не с кем было оставить ее в Новом Бостоне, — продолжал доктор.

— Разумеется, — подхватил Колберн, явно очень довольный.

— Но я огорчен вашим видом, — сказал ему доктор, — вы похудели и очень бледны. Это действие нашего новоорлеанского климата. Надо соблюдать величайшую осторожность. И в особенности, должен сказать вам, бойтесь ночных миазмов.

Колберн расхохотался, получив подобный рецепт.

— Ценю ваш добрый совет, — возразил он, — но когда я дежурю по городу, то бывает, что обхожу караулы и ночью. Могу рассказать вам по этому поводу, как один наш офицер, воевавший под Виксбургом, получил однажды письмо от своей любящей матушки. Она писала ему о виксбургской сырости и умоляла его, чтобы он подыскал себе спальню никак не ниже третьего этажа. А сын спал на голой земле, не было даже палаток.

— Война ужасна даже в таких мелочах, — резюмировал доктор.

— Скажите, чем я могу вам помочь? — спросил после паузы Колберн.

— По совести, даже не знаю. Пожалуй, что многим. Я хотел бы собрать, хотя бы частично, свое имущество. А для этого надо попасть на прием к военным властям.

— Я полностью к вашим услугам. Полковник Картер, конечно, более влиятелен. Но раньше всего вы должны со мной пообедать.

— Вы очень любезны, но в пять я обедаю у родных.

— Значит, вы пообедаете сегодня два раза. И первый обед — у меня, в память о Новом Бостоне. Очень прошу вас об этом.