Мисс Кэрью - [51]

— Жители Патагонии, — сказал он, потому что с ним было удивительно весело, и он всегда называл нас этим именем. — Я полагаю, вы не возражали бы против небольшой дополнительной работы и дополнительной оплаты шестого числа — просто чтобы закончить сезон чем-то потрясающим — а?

— Нет, нет, сэр, только не мы, — ответил Гриффитс в какой-то сердечной манере, бывшей для него неестественной. — Мы готовы ко всему. Это — то самое дело, о котором вы говорили на днях?

— Лучше, — сказал менеджер, наполняя стаканы. — Это новый французский трюк, который еще никогда не показывался в этой стране, и они называют его трапецией. Патагонцы, ваше здоровье!

Мы выпили в ответ, и мистер Райс все объяснил. Это должно было стать демонстрацией отваги и подъемом на воздушном шаре одновременно. На некотором расстоянии под корзиной должен был быть закреплен треугольный деревянный каркас, который назывался трапецией. На нижней перекладине, или основании этого треугольника, один из нас должен был быть подвешен на тросе из прочной кожи, прикрепленной к его лодыжке, во избежание несчастного случая. Когда воздушный шар начнет подниматься, один человек повисает на трапеции головой вниз, а другой должен был поймать его за руки и тоже подняться, имея, если ему так больше нравится, какую-нибудь ленту или что-то еще, привязанную к его партнеру. В этом положении мы должны были повторить наши обычные трюки, продолжая их до тех пор, пока воздушный шар останется в поле зрения.

— Все это, — сказал мистер Райс, — звучит гораздо опаснее, чем есть на самом деле. Движение воздушного шара по воздуху настолько плавно и незаметно, что, за исключением знания того, что вы находитесь над крышами домов, вам будет почти так же комфортно, как в садах. Кроме того, я говорю с храбрыми людьми, которые знают свое дело, и не должны беспокоиться по пустякам — так, Патагонцы?

Гриффитс тяжело опустил руку на стол, и бокалы зазвенели.

— Я готов, сэр, — сказал он, выругавшись. — Я готов сделать это один, если кто-нибудь из присутствующих здесь мужчин побоится отправиться со мной!

Говоря это, он посмотрел на меня с каким-то язвительным смешком, от которого кровь бросилась мне в лицо.

— Если ты имеешь в виду меня, Джон, — быстро сказал я, — то я боюсь не больше тебя; и, если это все, я готов исполнить это хоть сегодня вечером!

Если бы я попытался сделать это с того момента и до сегодняшнего дня, то все равно не смог бы описать выражение, которое появилось на его лице, когда я произнес эти слова. Казалось, оно повернуло ток моей крови. Тогда я не мог этого понять, но потом понял достаточно хорошо.

Что ж, мистер Райс был очень рад, что мы проявили такую готовность, и еще несколько слов положили конец этому вопросу. Предстояло договориться с мистером Стейнсом и нанять его знаменитый воздушный шар Вюртемберг; также должны были быть наняты еще полторы тысячи Цветных ламп, а мы с Гриффитсом должны были получать по двенадцать фунтов за вечер, сверх нашей общей зарплаты.

Бедная Элли! В разгар волнения я забыл о ней, и только выйдя из театра и медленно направляясь домой, я вспомнил, что мне предстоит ей об этом рассказать. Со своей стороны, я не верил, что существует хоть малейшая опасность; но я знал, как ее страхи все увеличат, и чем ближе я подходил к Ислингтону, тем более неуютно себя чувствовал. В конце концов, я оказался таким трусом, — потому что я всегда трус, когда дело касается женщин, — что не смог сказать ей ни в тот день, ни даже на следующий; и только в воскресенье, когда мы сидели вместе после ужина, я набрался смелости заговорить об этом. Я ожидал чего-то вроде сцены; но я понятия не имел, что она так поступит, и я заявляю, что даже тогда, если бы афиши уже не были вывешены, и я не был бы связан обязанностью действовать в соответствии с договором, я отправился бы прямо к мистеру Райсу и отказался от выступления. Бедная маленькая, добросердечная душечка! Это было тяжелое испытание для нее и для меня тоже, и я был невнимательным идиотом, не подумав о ее чувствах в первую очередь. Но теперь уже ничего нельзя было поделать; поэтому я дал ей единственное утешение, какое было в моих силах, торжественно пообещав, что займу место человека, привязанного к трапеции. Это была, конечно, самая безопасная позиция, и когда я заверил ее в этом, она успокоилась. Во всем остальном я держался своего мнения, как вы можете быть уверены, а что касается Джона Гриффитса, то я видел его меньше, чем прежде. Теперь он даже обедал в городе и в течение семи дней, прошедших между двадцать девятым и шестым, ни разу не встретился со мной лицом к лицу, кроме как на сцене.

Мне было трудно уйти из дома, когда наступил полдень шестого числа. Моя дорогая прижалась ко мне так, словно ее сердце вот-вот разорвется, и хотя я сделал все возможное, чтобы подбодрить ее, теперь я не стыжусь признаться, что вышел и выплакал пару слезинок в коридоре.

— Не падай духом, дорогая Элли, — сказал я, улыбаясь и целуя ее перед тем, как выйти из дома. — И не порть таким образом свои красивые глаза. Помни, я хочу, чтобы ты хорошо выглядела, и что завтра мы поженимся.