Мишка Forever - [51]

- Очень! Вот, - "Серый Бумер". Здорово. А это я не понял, - "Пасифая".

- Ну, это была... - я чуть смущаюсь. - Как тебе, понимаешь, сказать? Это мамаша Минотавра. Лабиринт, Тезей, Ариадна... Слыхал?

- Что-то слыхал, кажется, - спокойно отзывается Миша. - Илья Павлович, а спросить можно?

- Валяй.

- Неужто всё это настоящее? - Миша обводит рукой кругом себя и торопится объяснить: - Я имею в виду, - неужто этим оружием взаправду бились? И убивали, да? И тот нож каменный, чёрный, который Вадимка показывал, - неужто им индейцы людей в жертву приносили?

Я лишь киваю головой, и чуть подумав, присаживаюсь рядышком с Мишей на диван.

- Вау! По груди, - и сердце наружу вырвать! - Миша ёжится под теплым верблюжьим одеялом.

- Ножик гадостный, чего уж тут говорить. Он мне в куче достался, - ты не думай, Миша, я такие вещи не люблю. Если бы не Вадька, я бы от него давно уже избавился, но ведь крику будет, - не оберёшься. А про другие вещи ты хорошо сказал, - бились. Правильно, точно и хорошо. Бой, - это почти всегда честно. А если не честно, - тогда и не бой, а измена. И выбор. Всегда в бою выбор, и восторг ещё...

Миша, распахнув свои серые глазищи, не мигая, смотрит на меня, и к моему плечу привалился, сам, похоже, не заметил...

- А это? - он кивает на Межовский альбом.

- Ну, что ты! Это чистое искусство, красота в степени. Можно, конечно, запросто даже можно кого-нибудь и этим убить, но тогда это будет преступление. И тоже в степени, - это как если бы статую Аполлона на кого-нибудь сбросить. Понимаешь?

- Да. Очень понимаю. Но ведь и эти мечи тоже красивые, - Миша задумчиво смотрит на катанакаке с клинками.

- Красивые? Больше чем красивые, - совершенные. И акула совершена и прекрасна, и волна цунами, и ещё много всего. Реактивный истребитель, ты и сам лучше меня знаешь. У всего своя цель, назначение, а красота всегда сверху, вне предмета, и плевать ей, чем именно она притягательна для нас. Сложно это всё, наверное, да, Миш?

- Наверное... А может и не сложно. Просто надо думать. Всегда надо думать...

Я с некоторым удивлением смотрю на шёлковую русую прядь у Миши над тонкой бровью. И нежность, - знакомая, незабытая, незабываемая...

- Вот я и думаю, - чего же это я тебе спать не даю? Пойду, - покурю и баиньки...

- Да? Так это, наверное, я вам спать не даю? Да вы здесь и курите, я ничего, у меня мама тоже курит.

- Плохо, - вздыхаю я, и с неохотой встаю с дивана. - Здесь, говоришь? Ну, если разрешаешь... А ты сам-то не куришь? А что, тебе четырнадцать, многие, понимаешь... Вадька мой, гадость мелкая, и тот, спёр у меня как-то сигару... Я его чуть не прибил, хотя куда мне...

Миша тихонько смеётся, закрывает книгу, встаёт с дивана, и подходит к моему письменному столу. В узких трусиках лишь...

- Честно? Вам сажу, Илья Палыч. Немного, с пацанами.

- Ну, на меня можешь не рассчитывать! С меня и Вадьки хватит! Как вспомню его с сигарой... Вот сам посуди, Миша, не могу же я с тобой курить. А Соболев? Узнает, точно сломает мне что-нибудь. Шею, например.

- Шею не надо! Да я и не курю, так... А вы очень похожи, - с дядей Мишей, я имею в виду. Не внешне, а всё равно похожи.

- Ещё бы. Мы же с детства вместе. А вообще-то, спасибо. Это, Миша, для меня лучшее сравнение, это похвала для меня.

- А может быть для него? - молвит тихо Миша, чуть краснеет, но глаз от меня не отводит.

Не знаю я, что сказать. Я тушу в пепельнице недокуренную сигарету, кладу Мише на плечо руку.

- Миша, ты бы под одеяло лез, что ли. Прохладно у нас.

- Не-е, у нас дома холоднее, но я залезу, только вы ещё со мной посидите? Да нет, если вам спать пора, то нет, конечно, это мне чего-то не спиться...

- Посижу, конечно, хотя спать пора, это ты прав. Но уж если не спится, то лучше вдвоём.

- Вдвоём всегда лучше, это точно! Но только с тем, с кем вдвоём быть приятно.

- Мишка, да ты умный парень! Я вот щас эти твои слова запишу, не забыть чтобы, склерозом я мучаюсь, а так запишу и...

Миша Шилов смеётся вполголоса, и шутливо тычет меня кулаком в грудь, а я перехватываю его руку, мягко заворачиваю её парню за спину, мягко обхватываю его за плечи, мягко направляю к дивану.

- Вот, укрывайся. А если подраться охота, - это не ко мне, это к Вадьке. Только не советую, калекой я тебя видеть не хочу...

- Да уж, он у вас ракета просто! Ха, земля-небо! Вот, сейчас. Да вы тоже под одеяло лезьте, с краю можно, одеяло-то огромное. Ну, хоть ноги укройте, дядя Илья...

- Мишка, ты меня дядей не называй, не надо.

- Хорошо, Илья Павлович, не буду... - голос у мальчика делается скучным.

- Вот и чудно, - усмехаюсь я. - Хоть кто-то меня слушается. Подвинься чуть... Так вот, "дядей" не надо, мне не нравится, а ты можешь звать меня... Да хоть Ил. Так и зови, а то "Илья Павлович" тоже не того, согласен...

- Да ведь не удобно как-то, - снова у парнишки глаза заблестели.

- Отчего же?

- Не знаю, не принято...

- Миша, если ты в четырнадцать лет ориентируешься на то, что принято или не принято, то извини, но тогда ты заведомый неудачник.

- Как же? Тогда значит всё можно, так что ли? Так, Ил? - тут же заводится Миша.

Ах, ты ж хитрец четырнадцатилетний! Спорщик ты, оказывается. Думаешь, поймал меня? Ладно...