Мирянин - [15]

– То же, что и все. Познакомиться. Соблазнить. Добыть компромат. С Юрием Петровичем было несложно. У меня уже два цифровых картриджа лежат в чемодане. Половину – хоть на порносайт… Вообще-то он дядька не злой, – с откровенным сожалением призналась Вика. Она и сама бы не отказалась от такого, как Юрасик.

– А вам не показалось странным, милая барышня, что этот, скажем… гм-э-э… заказ вы получили именно от мадам Талдыкиной?

– Чего же странного? Обычное дело. Жены-то чаще всего и обращаются, вы не поверите! Для развода там, или детей отобрать из-за аморального образа жизни. В суде очень даже проходит, – пояснила мне Вика.

– Весьма может быть… Вернее, могло бы быть. Только Юрий Петрович официально не женат, и у вашей мадам Талдыкиной наверняка другая, своя собственная фамилия. Так что разводиться им незачем. А для детишек наш Юрий Петрович ничего и не жалеет, тем более что видит их пару раз в год, с его-то образом жизни.

Именно в этом и была вся проблема. Моему динамиту по-прежнему не хватало запала. А серой пахло все сильнее. Вику послала жена Юраси, а зачем послала? Как можно развестись с тем, кто на тебе даже не женат? Или все-таки киллер? Завещание, наследство. Бред, все равно бред. Зачем для этого ехать на край света? В Москве возможностей у той же Вики куда больше. А подозрений меньше. Непрофессионально как-то.

Нечистота вдруг приоткрывшейся мне тайны ударила по психологическому, внутреннему обонянию смрадом ассенизационного обоза. И в этом дерьме предстояло искать дальше.

– Вика, мне отчего-то кажется, что вы знаете кое-что еще.

Я сказал настолько твердо, чтобы и сомнений не оставалось. Уж я-то, дескать, знаю, и только жду чистосердечного признания. Иначе – инспектор ди Дуэро и все вытекающие последствия. Я вовсе не хотел нарочно запугивать бедняжку, но мое дело было прежде всего.

– Я не знаю, не знаю! Честное вам слово даю, Алексей Львович. Я только видела издалека, – захныкала Вика, сбилась с ритма и хлебнула воды.

Я перестал загребать руками, остановился, помог ей отдышаться. Потом аккуратно отбуксировал к краю бассейна. Мы уцепились для надежности за поручень.

– Так что же вы видели или не видели? – спросил я словно бы равнодушно, а сердце при этом выстукивало уйму ударов в минуту. Если бы оно внезапно вырвалось из моей груди, то взбило бы нежную голубую воду в сливочную пену.

– Мне кажется, я видела убийцу, – страшно скрививши свое кукольно-красивое личико, прошептала Вика, не понарошку испугалась вырвавшимся у нее словам и спрятала от меня глаза.

Глава 4 Once upon a time

Нас давно уж было трое. Как три мушкетера, и на всех – одна Констанция Бонасье. Или королева Анна, или Миледи, ей бы подошел в некоторой своей части каждый персонаж. Это я о Наташе. А к чему говорю? Позвольте уж объяснять наше общее прошлое постепенно и по частям, чтобы излишне не утомлять внимание. Немного здесь, немного там. Потому что без прошлого непонятным увидится и настоящее.

Мы не то чтобы выросли вместе. Хотя и вместе тоже. Но и каждый сам по себе. Жили, да, рядом. В одном доме жили, кроме Наташи. Ее пятиэтажка стояла напротив, но двор был у нас общий. А во дворе – небольшой, с пятачок, стадиончик, игровая площадка с дощатым ограждением и металлической сеткой, натянутой поверху. На зиму заливался каток, и получалось вполне сносное пространство для хоккейных забав. Доморощенные Третьяки и Фетисовы летали тут с дешевенькими клюшками, а вместо настоящей шайбы иногда гоняли черт знает что. На площадку вечерами светили два фонаря, крики разгоряченных атакующих и ругань вратарей не смолкали до поздней ночи. Но никто из обывателей возражений не высказывал, по крайней мере, громко. Пусть уж лучше детвора носится с клюшками, подражая хорошим в общем-то примерам, чем нюхает клей по дворницким и подвалам. Летом, само собой, стадиончик оборачивался футбольным полем, а когда играли и в городки, это – по настроению.

И миновать нашу площадку окрестному подрастающему поколению не было никакой возможности. Она представлялась такой же неотвратимой вехой пути, как для незабвенного Венечки Ерофеева – Курский вокзал. Здесь кипели страсти и сражения, зачинались ссоры и коалиции союзников, любовные симпатии к девчонкам вспыхивали тут же, у дощатой ограды. Иногда над головами витали городские легенды о случайно проходящих мимо тренерах ЦСКА и «Динамо» и о каких-то немедленных приглашениях наших хоккейных головорезов прямо в сборную страны. Врали напропалую и также безоглядно верили в самые фантастические выдумки. Что татарин-дворник дедушка Рустик в войну был турецким шпионом у немцев, перевербованным после советской разведкой, но плохо выучил русский язык и с тех пор вынужденно работает в нашем ЖЭКе. Что баба Катя из третьего этажа, громкая старуха с ярко накрашенными губами, служившая некогда провизором аптеки в Охотном ряду, на самом деле в сорок пятом вместо Егорова водрузила флаг над рейхстагом, только об этом умолчали, потому что женщина.

Я и сам морочил головы приятелям и подружкам, будто мой отец – международный журналист и вечно в разъездах, оттого редко бывает дома. А он давно уж был с нами в разводе, и лишь пару раз в месяц навещал, преимущественно меня. Отец вообще мало когда выезжал из Москвы. Видный работник Госплана, в основном бумажный, он, как номенклатурный служащий, был человеком обеспеченным. В новой его семье уже имелся чужой ребенок, худосочный и болезненный мальчик Ванечка, и родных детей, кроме меня, у отца не предвиделось. Потому и щедрость его ко мне не знала бы предела, если б не мамины возражения. Красивые, дорогие импортные джинсы? Да, пожалуйста, но не более одной пары за раз. Если куртка-«аляска», тогда не нужно дубленку. И так во всем. Я не жаловался, и без того одет был куда лучше многих. А как учила мама, излишества развращают человека. И я не давал себя развращать. В школе ратовал за идеалы, и очень складно, потому что избирался постоянно то в председатели ленинского совета, то в учком, то в совет дружины. Но товарищей, истинных и близких мне, как ни странно, там не приобрел. Друзья мои находились здесь, на этом самом футбольно-хоккейном пятачке, и никаких иных я не желал себе.