Мирянин - [12]

И я решил действовать. Пока что самостоятельно – все равно до утра не видел иного выхода. Ну не вызывать же в ресторан Фиделя, в конце концов? Для начала нужно было узнать любые подробности о семейной жизни Юрасика. Тут я представлял более-менее ясно только два осуществимых варианта. Либо от самого Талдыкина, либо от Олеси. Именно она ближе всех общалась все это время с Викой, и значит, та могла ей проговориться. А если письмо все-таки неудачно разыгранная дезинформация, то проговорилась обязательно. Для подобной миссии много ума не нужно, и тогда Вика есть то, что я о ней и думал до сих пор.

Начал я по наитию, не строя никакого плана. Как сказал бы Ливадин, меня «прикуражило». Тоже любимое выражение – второго моего близкого друга. Уже принесли горячее, когда я, не щадя чувств окружающих, сокрушенно покачав головой, сказал:

– Вот так живешь и не знаешь, когда… – и замолчал на миг. На меня посмотрели, пока еще не понимая, а я тем временем продолжал: – Лесю жалко. Хоть бы какое распоряжение на ее счет. Я бы оставил завещание, правда, завещать мне нечего, кроме пары монографий.

– Может, завещание есть, – тихо сказала Олеся и собралась заплакать. Но и с вызовом посмотрела на Юрасика: мол, выкуси!

– Х… тебе от него! – громко, но без особенного зла, ответил Талдыкин. – С тобой мне, что ли, дело вести? Ты поршень-то от гильзы отличишь? А то – карусельный станок от револьверного? Никитка все бабло свое втюхал, даже квартира в банковском залоге. Я знаю. Дело-то наше ого-го, не хрен собачий… Было…

Похоже, Юрасик изрек кристальной чистоты истину, потому что тут Олеся и заплакала. И все стали ее, конечно, утешать, чтобы не испортить себе ужин окончательно. Даже и Юрасик, из гастрономических соображений или вправду пожалел. Талдыкин хоть и был хамом, но не вовсе бесчеловечным, а по прихоти мог и свалять бескорыстного дурака.

– Уж не реви, будто белуга. Что-нибудь придумаем. А хочешь, иди ко мне работать, в окладе не обижу, – предложил он, и видно было, что от чистого сердца. И то много.

– Работать и у меня можно, – возразил тут же Ливадин. – Дело в наследстве. Родители у Ники давно покойные. Одна Леся ему близкий человек и осталась. И как же он не подумал-то?

Разговор шел пока в нужном русле, но я решил его все же направить повернее:

– Сам ты много думаешь, – попрекнул я Антона. – С тобой случись чего, с чем Наташка останется? Концов не разберешь, да и обманут ее почем зря. На меня не надейся, я в финансовых делах не помощник.

– С Наташей все в порядке будет, не переживай, – заверил меня Ливадин, и без ехидства заверил. Серьезно, словно отчитывался за это доверие. – Меры приняты, и давно. Это у Талдыкина пять ртов по миру пойдут, если лень бумажку в загсе выправить.

Вот отсюда я слушал уже очень внимательно, что же скажет Юрася.

– Много ты понимаешь! Тут все дело в принципе. Сказано и баста, что помру холостым, как Медный Всадник. – (Странное сравнение, но смысл его был ясен.) – Я, между прочим, как порядочный, – (интересно, почему «как»? или Юрасик себя порядочным не считал?), – давно уж написал и у нотариуса заверил. Все – детишкам и их мамаше, безраздельно, в случае моей смерти – поровну на пятерых. И Светка моя тоже написала.

– Она-то зачем? – удивился Ливадин.

– Как зачем? На нее дом записан, две машины, мало ли что! – заявил в ответ Талдыкин.

Ай да Юрасик! Вот тебе и жлоб. Однако детишки – дело святое. Только бы чему путному их выучил. Но слова его о завещании мне не понравились совсем. Не сходилось что-то в известии, присланном из Москвы, и в самом главном не сходилось. Теперь даже хранить письмо показалось мне затеей, полной неподдельного риска, но и не хранить было нельзя. Впрочем, я не боялся.

Дальше уже стало неинтересно. Посидели еще и вскоре решили расходиться. Но, как вышли из ресторана, Антон остановил меня, придержав за локоть.

– Прогуляемся немного? – попросил он и как-то жалко попросил. – Ты, Натуся, иди. Я скоро буду.

И Ливадин даже не повел, а потащил меня за собой все к тому же окаянному пирсу. Лучше бы в бар, слишком нехорошее там было место. Но перечить я не стал. У воды остановились, я закурил сигарету.

– Лешик, как ты думаешь, – Ливадин всегда звал меня так, вместо обычного «Леха», если хотел поговорить о чем-то, что сильно его тревожило, – Леся правду сказала?

– Про завещание? Не знаю. Мне ничего не известно, – сознался я, хотя с Никой был дружен, пожалуй, ближе всех. Но и вправду не знал.

– Да я не об этом, – отмахнулся Ливадин, как от сущей ерунды, хотя еще полчаса назад по-рыцарски отстаивал Олеськины права на наследство. – Как ты думаешь, они оба хотели отнять Наташку? И сговорились между собой?

Я чуть не выругался в сердцах. Ливадин чах над своей женой, как царь Кащей над златом. Ну не до такой же степени! Неужто только это его и волнует? Когда бедный Никита еще не похоронен даже. И я подумал про себя: сказать или не сказать? Но все же умолчал и про Вику, и про документ в моем сейфе. Ничего, пусть помучается, дурак такой, это пойдет на пользу. Каждое слово всегда непременно должно быть произнесено к месту. И к месту я же выразил сомнение: