Миры Урсулы ле Гуин. Том 8 - [102]

). Эта форма используется также во всех прошедших и будущих глагольных временах и со вспомогательными словами сослагательного, оптативного и условного наклонений, а также при отрицаниях, при извлечении отрывка из контекста, при цитировании «общих» мест, при произнесении вслух сакральных текстов, при риторических высказываниях, а также во всех художественных литературных произведениях, как письменных, так и устных. Существует специальная буква алфавита для фонемы з, символа Земной Речи, но, видимо, ею пользуются крайне редко. Люди, которые в реальной жизни разговаривают вполне по-земному, непременно постараются использовать Небесную Речь даже в самой реалистической истории или романе.

Итак, если в обычном разговоре кто-то скажет, например: «Пандораз, Синшанзан геховзес хаи оху» («Пандора, ты сейчас живешь в Синшане?»), то оба имени собственных и одна глагольная форма будут произнесены в «земной манере». Но тот же самый вопрос в пьесе или любом другом литературном жанре прозвучит так: «Пандора, Синшанан геховес хаи оху». Отрицательной же формой, неважно, разговорной или торжественной, будет такая: «Пандора Синшанан пегехов хаи» («Пандора сейчас в Синшане не живет»). А прошедшее время всегда будет в Небесной форме: «Пандора Синшанан йиньегегохов айеха» («Пандора действительно некоторое время жила в Синшане»).

Хотя мое замечание относительно двух вариантов речи и демонстрирует, скорее то, что Кеш не отличают «фактической» (документальной) литературы от художественной (т. е. вымышленной), как это делаем мы, однако сама точность, с которой они используют эти языковые формы, указывает на весьма отчетливое представление о том, сколь различно «действительное» и «воображенное».

Схема повествовательных жанров и примечания к ней

Основной принцип нашего мышления двоичный: вкл./выкл., твердый/мягкий, настоящий/фальшивый и т. д. Наши категории повествования следуют тому же принципу. Повествование либо основано на фактах (документальная проза), либо является вымыслом (художественная проза). Различие между ними очевидно, а более мелкие формы — такие, как «романизированная биография» или «документальный роман», которые пытаются не обращать на эти различия внимания, лишь демонстрируют неколебимость основного принципа.

В Долине подобная классификация имеет весьма относительный и весьма путаный характер. Тот тип повествования, который рассказывает о том, «что случилось на самом деле», никогда достаточно ясно не определен ни рамками жанра, ни стилем, ни иными чертами, которые отделяли бы его от истории о том, что «как будто бы случилось». В некоторых «романтических историях (сказках)» явно пересказываются реальные события; порой серьезнейшие исторические отчеты и труды описывают события, которые мы никак не можем причислить к категории действительных или возможных. Но, разумеется, есть и разница, весь вопрос в том, где ты остановишься и скажешь: «Здесь реальная действительность кончается».

Если в литературе Кеш реальный факт и вымысел недостаточно четко отделены друг от друга, то истина и ложь в ней отделены со всей определенностью. Сознательная ложь (клевета, хвастовство и т. п.) так и называется своими именами и не рассматривается в рамках литературного творчества вовсе. Я, пожалуй, сказала бы, что наши категории в этом смысле даже менее ясны, чем у них. «Классификация» Кеш тоже имеет свой вполне определенный смысл, на который мы часто вообще не обращаем внимания, позволяя называть откровенную пропаганду публицистикой, то есть разновидностью литературы, тогда как Кеш вообще исключают пропаганду из разряда литературных произведений как откровенную ложь.

Приведенная выше схема — попытка продемонстрировать соотношения жанров и их границы в нашей литературе и литературе Кеш.

Устная и письменная литература

Некоторые тексты в Долине являются неписьменными в двойном смысле этого слова. Во-первых, они еще пока никем не записаны. Во-вторых, они никогда вообще не были написаны, поскольку это устные произведения. Тексты, принадлежащие к последней группе и включенные в эту книгу, были, таким образом, переведены дважды — с кеш на английский и с устного языка на письменный — и, если угодно, они могут быть снова переведены с письменного языка в «слова-дыхание» — ваше дыхание, читатели.

Итак, у Кеш строго противопоставлены письменная и устная речь, написанное и сказанное слово: это не две версии одного и того же, но различные виды деятельности как бы на одной территории; различные языки, имеющие высокий уровень общности, но не всегда общий уровень переводимости. Кеш усматривают первостепенное различие между устным и письменным текстом именно в том, «какого качества отношения» установились между ними.

Без сомнения, кто-то может и сказать (и скорее всего скажет) то, чего никогда не напишет. (А может, и не скажет, понимая, что это будет записано на пленку.) Одиночество писателя может представляться максимальной свободой творчества, однако мгновенно завязывающиеся отношения между рассказчиком и слушателями могут эту свободу значительно расширить, увеличивая и доверие к автору. (