Миры Урсулы ле Гуин. Том 12 - [41]

— И что вы узнали? — саркастически осведомился Соде, когда я окончила сеанс.

Я просвистела часть мелодии.

Ф.С. выглядел испуганным.

— Красивая мелодия, — сказала я, — никогда раньше ее не слышала. Если это сочинили вы, я больше не стану ее насвистывать.

— Это из одного квартета, — проговорил Соде, к которому вернулось ослиное выражение беззащитности и терпения. — Мне нравится классическая музыка. А вы…

— Я видела девушку, — сказала я. — С моим лицом. И знаете, что я хочу увидеть теперь?

Он покачал головой. Мрачно и виновато.

— Ваше детство.

Это удивило его.

— Хорошо, — кивнул он через некоторое время. — Вы получите мое детство. Почему бы нет? Вы ведь все равно любыми путями получите то, что хотите. Послушайте. Вы ведь все записываете, да? Могу я просмотреть запись? Я хочу видеть то, что видите вы.

— Пожалуйста, — ответила я. — Но вы поймете гораздо меньше, чем думаете. Я училась вести наблюдения целых восемь лет. Вы начнете с собственных записей. Я несколько месяцев рассматривала свои, прежде чем смогла что-либо разобрать.

Я посадила Соде на свое место, надела на него наушники и прокрутила последние 30 секунд.

После просмотра он стал задумчивым и вежливым.

— А что означало движение бегущих вверх и вниз линий, фона — вы это так называете?

— Визуальное сканирование — ваши глаза были закрыты — и исходные чувственные данные подсознания. Измерения тела и подсознания все время частично перекрывают друг друга. Мы рассматриваем все три измерения отдельно, потому что полностью они совпадают лишь у совсем маленьких детей. Яркий переливающийся треугольник в левом углу голограммы, вероятно, отображает испытываемую вами боль в ребрах.

— Но я представляю себе это совершенно по-другому!

— Вы же не видите свою боль, вы даже не чувствовали ее сознательно. Но мы не можем перенести боль в ребрах как таковую на голографический экран, а потому даем ей визуальный символ. То же самое со всеми ощущениями, аффектами, эмоциями.

— И вы умеете все это распознавать?

— Я уже говорила: чтобы научиться психоскопировать, мне понадобилось восемь лет. И поймите, что мы видим лишь фрагмент. Никто не может поместить всю человеческую психику, человеческую душу на четырехфутовый экран. Никто не знает, есть ли границы у души. Кроме границ вселенной.

— Возможно, доктор, — сказал Соде через пару секунд, — вы не такая уж дура. Вероятно, вы просто слишком погрузились в работу. Это может быть опасно — понимаете? — так погружаться в работу.

— Я люблю свою работу и надеюсь, что служу правому делу, — ответила я, внутренне готовясь увидеть проявление симптомов неприятия.

— Педантка, — печально улыбнулся Соде.

У Аны все в том же духе. Все еще некоторые проблемы с едой. Включила ее в группу Джорджа по устной терапии. Что ей действительно нужно — по крайней мере одно, что нужно на самом деле, — так это компания. В конце концов, почему Ана должна есть? Кому надо, чтобы она жила? То, что мы называем психозом, на самом деле часто оказывается лишь реальностью. Но люди не могут жить одной реальностью.

Схемы Ф.С. не соответствуют ни одной классической параноидальной психоскопической схеме у Рейнгельда.

Я с трудом могу разобраться в книге Де Кама. Терминология политики так отличается от психологии. Все как будто задом наперед. Мне необходимо быть действительно внимательной на воскресных вечерних занятиях П.М. Я ленюсь думать. Или нет, Ф.С. сказал, что я слишком поглощена работой, а потому невнимательна к ее контексту — вот что он имел в виду. Не думаю, для чего работаю.

…

10 сентября

В предыдущие два вечера я так уставала, что даже ничего не написала в дневнике. Все результаты скопирования записаны на пленку и, конечно, отражены в журнале анализа. Долго изучала материалы Ф.С. Восхитительно. Действительно неординарный ум. Не гениальный и не оригинальный (интеллектуальные тесты показали средний результат), не художественная натура, не имеет шизофренической интуиции. И я не могу объяснить почему, но я чувствую гордость, что Ф.С. поделился со мной воспоминаниями о своем детстве. Там, конечно, есть боль и страх, смерть отца от рака, месяцы и месяцы нищеты и страданий, когда Ф.С. было двенадцать лет, ужасно, ужасно, но все это в конечном итоге не обернулось болью. Он ничего не забыл и даже не пытался забыть. Но Соде удалось изменить воспоминания о детстве благодаря любви к родителям, сестре, музыке, любви к форме и весу вещей, настроению событий, благодаря воспоминаниям о радостных — солнечных и пасмурных — давно минувших днях. И всегда мысль его работала спокойно и созидательно.

До совместного анализа дело еще не дошло, еще слишком рано, но сегодня Соде сотрудничал со мной так прилежно, что я спросила его, знает ли он что-либо о «темном брате», чей образ сопровождает несколько сознательных воспоминаний в подсознательном измерении. Когда я описала «темного брата» со спутанной копной волос, Соде испуганно посмотрел на меня и сказал:

— Вы имеете в виду Докки?

Это имя я тоже слышала в подсознании, хотя и не связывала его с непонятной темной фигурой.

Соде объяснил, что, когда ему было пять или шесть лет, он называл именем Докки медведя, которого часто представлял и видел во сне.