Миры Роджера Желязны. Том 6 - [135]

Глава 17

Дождь… Серый мир, зябкий мир — Айдахо. Былой край пастушьих пасторалей. Овцы, овцы, овцы. У местных был диалект, который, говорят, и дьявол не понимал…

Пит брел рядом с поскрипывающей тележкой. «Хвала Господу, — думал он, — оказалось нетрудно убедить Тибора, что негодяй Шульд все врал и мы не найдем никакого Люфтойфеля в месте, указанном подлецом-охотником. Две недели прошло. И две недели Тибор никак не может успокоиться, что он убил человека. Он никогда не должен узнать, кого он убил на самом деле. Теперь Тибор пришел к мысли, что Шульд был просто помешанным. Я был бы рад думать так же. Тяжелее всего далось погребение. Мне бы следовало произнести какие-то слова над могилой, но я был нем — совсем как та странного вида девушка с куклой без головы, которую мы встретили на следующий день сидящей на сретенье дорог. Да, мне бы следовало произнести какую-либо молитву над могилой. Так или иначе, он был человеком, с бессмертной душой… Но с уст моих не слетело ни единого слова. Уста мои остались замкнуты для молитвы. Мы двинулись дальше в путь… Деваться некуда, надо продолжать теперь уже липовое странствие. И таскаться нам по миру до тех пор, пока Тибор не отчается найти Люфтойфеля. Если понадобится, так и будем бродить по белу свету в поисках уже умершего, пока сами не окочуримся. Это ведь грех — то, что Тибор питает вздорную иллюзию, будто смертный способен физическими очами увидеть и кистью или фотокамерой запечатлеть лик Господа. Что за блажь изобразить чудо богоявления при помощи разноцветных мазков! Это заблуждение, это надменное посягательство на несказуемое, гордыня в ее мерзейшем виде. И все же… Сейчас я нужен ему — в годину такого потрясения — более чем когда-либо. Надо идти дальше… куда? А Бог его знает. Теперь маршрут не имеет никакого значения. Просто я не могу покинуть его, а он не может остановиться и вернуться с пустыми руками…»

Пит хихикнул. «С пустыми руками» — неудачное выражение применительно к Тибору.

— Чему гогочешь? — вяло спросил художник из своей тележки.

— Над нами смеюсь.

— Почему это?

— У нас не хватило ума спрятаться от дождя. Тибор фыркнул. Даже в своем подавленном состоянии он видел зорче Пита.

— Если тебя только это беспокоит, на холме впереди какое-то строение. Кажись, сарай. Похоже, мы рядом с людским жильем. Там, вдалеке, еще что-то — вроде как тоже дома.

— Правьте к сараю, — сказал Пит.

— Мы все равно вымокли до нитки. Чего уж теперь.

— От воды тележке добра не будет.

— А вот это верно.

Пока они двигались к укрытию, Пит говорил, чтобы отвлечь Тибора от горестных мыслей:

— Был в двадцатом веке такой художник — Эндрю Уайет. Так он любил рисовать что-то подобное. Я видел репродукции его картин в одной книге.

— Пейзажи с дождем?

— Нет. Сараи. Сельские виды.

— Хороший художник?

— Думаю, да.

— Почему ты так думаешь?

— На его картинах все так похоже.

— Похоже в каком смысле?

— Ну, все именно так, как выглядит. Тибор рассмеялся.

— Пит, — сказал он, — есть бесчисленное множество способов изобразить вещь так, как она выглядит. И все будут верными, потому что каждый способ даст правильное изображение вещи. Но только у каждого художника свое видение. Отчасти это зависит от того, что именно акцентирует его зрение, отчасти от его техники. Сразу видно, что ты, Пит, сроду не рисовал.

— Угадали, — сказал Пит.

Он перестал замечать струи воды, затекающие под воротник, довольный тем, что Тибор сел на своего конька и весь ушел в рассуждения, не связанные с пережитой трагедией. Но тут Питу пришла в голову одна мысль, и он с жестокостью ребенка тут же высказал ее вслух, позабыв о своем первоначальном желании отвлекать Тибора:

— Если ваше понимание искусства правильно, то как же вы сможете добросовестно и точно выполнить свое поручение, когда мы найдем Люфтойфеля? Коль скоро существует тысяча способов верно изобразить один и тот же предмет — тут зеленый свет произволу! Акцентируя одно, вы непременно упускаете или уводите в тень другое! Как же в таком случае можно нарисовать истинный портрет?

Тибор решительно замотал головой.

— Ты меня неправильно понял. Существует множество способов изобразить вещь, но лучший — только один.

— И как же угадать, который самый лучший? Тибор некоторое время молчал.

— Надо начать писать. И сам почувствуешь, если дощупаешься до наилучшего.

— Мне ясней не стало. Тибор опять надолго замолчал.

— Да ведь и мне это неясно, — обронил он наконец.

Внутри сарая нашлось сено. Закрыв двери, Пит разлегся на нем и стал слушать ритмичный стук дождя. Рядом, жуя сено, почмокивала выпряженная голштинка.

«Эх-хе-хе! Тяжеленько мне пришлось в последние две недели, — думал Пит. — Уж как я старался! С отцом Абернати связался только раз — сразу после происшествия. Он не сказал ничего нового. Дескать, продолжайте путешествие. Ни о чем Тибору не говорите. Будьте его поводырем. Продолжайте поиски. Молюсь за вас. Всего доброго и да пребудет с вами Господь».

Иного выбора и нет. Теперь это было очевидно. Ноздри Пита щекотал пряный запах волглого сена. На гвозде прямо над ним висела кожаная подпруга. Капли дождя просачивались через щели в потолке. В дальнем конце виднелся проржавевший корпус автомобиля. Питу вспоминались багсы, чокнутая Супер-М, еще более чокнутый ПАМЗ, весь извилистый путь от Шарлоттсвилля до этого сарая. Вдруг вспомнилось, как они играли в карты в тот вечер — он, Тибор, отец Абернати и Лурин. И как Тибор ни с того ни с сего заговорил о переходе в христианство как последнем средстве увильнуть от паломничества. Мысли переметнулись к Лурин. От нее — к Троице, увиденной на небесах, когда его пронзило жало-копье. Новый, еще более неожиданный скачок памяти — к горизонтальным глазам без век и без зрачков, которые смотрят вдоль мира, вбирая его вплоть до бесконечности. Тут из тьмы выпрыгнул Люфтойфель — и повис высоко над землей, темная жуткая фигура, страшная последним выплеском скорби и ярости. Снова подумалось о Лурин…