Миры Рэя Брэдбери. Том 1 - [3]

Да и социальный протест, заключенный в таких произведениях Брэдбери, как «451 по Фаренгейту», читатель воспринимал как эмоциональный, страстный отклик художника, а не холодную пропагандистскую «агитку» — вот в чем было дело.

Что касается редакторов и критиков, то их вполне успокаивало наличие «политики» — хотя порой это приводило к занятным проколам. Ведь, скажем, задолго до Замятина, Хаксли и Оруэлла пришел к нам тот же «Фаренгейт», настоящая антиутопия, которую мы читали не заполночь — на легендарных кухнях, не в самиздате, но открыто, в общественном транспорте и во время университетских лекций, оживленно обсуждая прочитанное с друзьями! Перелистайте-ка роман сегодня, обращая особое внимание не на пожарника Монтэга, а на его зловещего и всезнающего шефа-резонера, брандмейстера Битти, и вам обязательно вспомнится Мустафа Монд из романа Хаксли «О дивный новый мир» или О'Брайен из «1984» Оруэлла. Битти из их компании, в том нет сомнений! Только роману Брэдбери больше повезло у нас в стране — проскочил…

А так называемый «простой» читатель… Тот просто упивался дивным брэдбериевским словом, с ностальгическим чувством мысленно путешествовал вместе с автором в собственное детство или проникался по-детски же наивной и вдохновенной брэдбериевской романтикой. Даже забубенным «технарям» в то время, очевидно, требовалась частичка этой безоглядной романтики и поэзии. И американский писатель с библейским пафосом предупреждал об опасностях чрезмерного доверия технике — но звал при этом не назад, не в мифическую буколику дотехнологического прошлого «на лоне», а наоборот — вперед, в будущее, на освоение новых, теперь уже космических фронтиров. Только призывал делать это разумно и уважительно — по отношению к чужой жизни.

Мы, его первые читатели на русском, тогда не понимали — скорее интуитивно догадывались, — до чего драгоценный сплав предлагал нам американский писатель! Сочетание искреннего отвращения к политиканам своей страны — с трепетом и благоговением перед ее историей и культурой. Пропаганды космической экспансии — с зачатками того, что позже назовут экологическим сознанием (для Брэдбери это понятие естественным образом включает и экологию культуры). До инстинкта доведенное неприятие демагогии «защиты свободы», в то время — в его стране — прикрывавшей безумную политику скатывания от «холодной войны» к войне горячей, ядерной, — органично сочеталось у него с весьма прохладным отношением к другой демагогии, из противоборствующего стана (прикрытой лозунгами «борьбы за мир»)…

Но все это читатели Брэдбери поняли значительно позднее. Для бдительных же охранителей «идейной чистоты» в случае с этим автором все было изначально ясно и определенно. Прогрессивный американский писатель-гуманист… острая критика социальных институтов буржуазного общества… лирико-поэтическое мироощущение… вера в созидательные возможности человека… И все такое прочее.

Короче, «Марсианские хроники», «451 по Фаренгейту», «Вино из одуванчиков», большинство рассказов — проходили. А вот с романом «Что-то страшное грядет», как и многими ранними рассказами Брэдбери, вышла заминка.

Заинтриговал читателей автор одной из первых (и по сей день лучших) статей о Брэдбери, покойный Кирилл Андреев. Он впервые рассказал нам о романе, о собирательном образе Людей Осени, что тревожил фантазию писателя два долгих десятилетия — и… повисло в воздухе. Потом несколько «страшных» рассказов Брэдбери тихо прошли в периодике, в периферийных журналах — «Байкале», «Просторе», «Звезде Востока». Известно, что не раз и не два центральные издательства рассматривали заявки переводчиков, писались умные внутренние рецензии-прикрытия, но издать главный роман писателя так никто и не решился.

Последние попытки были предприняты (в том числе автором этих строк) уже в ранние «перестроечные» годы — но тогда наоборот, спрос был на политику, на «острое» и «жареное», и роман Брэдбери снова оказался не ко времени.

Собственно, это время оказалось «неподходящим». Роман-то, как всякое произведение истинной литературы, конъюнктуре не подвержен — настоящая книга сама выбирает время, в которое открыться читателю…

Очень уж они оказались страшными, выворачивающими наизнанку — этот роман и рассказы из ранних сборников Брэдбери. Причем все эти инфернальные ужасы и ночные кошмары на «политику» никак не тянули — зато вызывали неприятные мысли о зле внутри человека, о фрейдистской сублимации, о бессилии человека перед силами Ада и адом собственной души, — словом, черт знает какие мысли вызывали! У Рэя Брэдбери уже была устойчивая репутация (в глазах «охранителей» — мнением читателей тогда мало кто интересовался) гуманиста и оптимиста — и «портить» ее не желали прежде всего сами редакторы. Многие из них творчество писателя искренне любили — и, естественно, боялись за него…

Хотя, если присмотрелись бы внимательнее к написанному, то обнаружили бы, что американский писатель недалеко ушел в своих «нагромождениях ужасов» от великих предшественников, коих у нас печатали без ограничений — Эдгара По, Натаниэла Готорна, Амброза Бирса, Вашингтона Ирвинга. От Гофмана и Мэри Шелли, от всех романтиков и сказочников мировой литературы, от всех тех авторов «сверхъестественного» и «кошмарного», к которым претензий не предъявлялось —