Миры обетованные - [21]

Земные козы покрупнее, чем наши. А я считала, что они должны быть мельче, поскольку притяжение на Земле очень сильно. Джон ввернул бы в мою фразу словечко «коэффициент». Земные кролики и куры – точь-в-точь как наши. Бенни удивился тому, что я знаю о них так много. Кротяры думают, что Миры – это сплошь большие города, летающие по небу. Я посоветовала Бенни поставить над собой эксперимент и в течение хотя бы десяточка лет по четвергам, ровно в полдень ставить перед собой тарелку с тушеным кроликом. И съедать свою порцию до последнего кусочка. Здорово закаляет волю!

Увидела я и настоящего крота. Бенни не понял, отчего вдруг я так расхохоталась. Я сказала, что крот напомнил мне одного моего знакомого.

Бенни совсем не похож на типичного мужчину-землянина. Он относится к женщинам вежливо, но не снисходительно. За исключением одного эпизода у клетки с резвящимися обезьянами, здесь Бенни позволил себе пошутить, но ни разу за всю нашу прогулку не коснулся темы секса. А поводов в зоопарке было предостаточно. Он не обронил ни одной двусмысленной фразы даже тогда, когда после прогулки мы заглянули в его квартирку. Официальная версия – за конспектами лекций. Конечно, это мог быть хитрый тактический ход, но что-то мне не верится. Бенни производит впечатление открытого, простого парня. Чем-то он мне напомнил Домиана, тот тоже писал стихи, да и многих других мужчин из Ново-Йорка. С Бенни я превосходно чувствую себя, мне уютно и спокойно.

Аронс живет в крошечной квартирке рядом с площадью Вашингтона. Его комнатушка даже меньше той, что я занимаю в университетском общежитии. По размеру комната Аронса – как моя в Ново-Йорке. Она заставлена стеллажами, полки которых забиты книгами и подшивками газет и журналов. У Бенни есть телефон, но нет телекуба. Кровать поднята к стене, как спальная полка в купе. Когда Аронс опустил свою кровать, в комнатенке стало совсем тесно. Мне некуда было девать колени. Оставалось – либо устроиться на кровати, либо на стуле за письменным столом. Бенни стоял и ждал, пока я принимала решение.

Мы бегло просмотрели конспекты, и я попросила Бенни показать мне что-нибудь из его стихов. Он ответил, что стихи показывать мне ещё не время, – надо ближе узнать друг друга. Когда-то он публиковал свои подборки в журналах, но затем пришел к мысли, что печататься – глупо. Вот и вся информация, которую я получила. Теперь Аронс пишет нечто другое. Что? Он вежливо уклонился от разговора. Потом он заявил, что звучащее слово на бумаге умирает. Умирает чересчур красивое слово, добавила я про себя. Бенни показал мне несколько своих рисунков. Никогда бы не подумала, что они вышли из-под пера поэта. Скорее из-под пера инженера: уличные сценки, прорисованные тщательнейшим образом, тоненькие штришки – мельчайшие детальки. Техника: жесткое перо, черная тушь и акварель, где каждое цветовое пятно живет обособленно; оно обведено, как в детских альбомчиках «Раскрась сам». Бенни признался, что рисует в основном для себя и исключительно по вдохновению. Но несколько работ он продал иностранцам.

Аронс прожил всю жизнь в Нью-Йорке. В данной квартирке обитает с шестнадцати лет. Деньги тратит в основном на книги. Многие из них – настоящие книги, в твердых обложках и отпечатанные типографским способом. Но есть у Бенни и копии, сделанные на библиотечной множительной аппаратуре. Одну из полок стеллажа занимали раритетные издания в кожаных переплетах.

Деньги Аронс зарабатывал тем, что занимался репетиторством, изредка продавал картины, приглядывал за маленькими детьми из семей, живущих в том же доме, а кроме того, преподавал в скромной Городской школе.

Я уже упоминала, что Бенни обладает врожденным чувством юмора. Помимо того, он умеет жонглировать сразу четырьмя монетками. Что ещё он умеет? Затронуть потаенную струнку в вашей душе и мягко поигрывать ею, словно веревочкой, которую ради забавы наши предки надевали себе на пальцы. Думаю, Бенни безошибочно угадывает чужую боль. Он длинный и тощий, кожа да кости, никогда не расстается со шляпой и никогда не открывает рот, улыбаясь. А улыбается он часто.

Я благодарна ему за то, что с его губ не слетают сальности, и, за то, что он не кружит вокруг меня, как павлин, распустивший хвост. Если бы он настаивал на нашей близости, я, вероятно, уступила бы ему и потом сожалела об этом. Или отказала, а потом тоже сожалела. А ещё позже и вовсе не находила бы себе места.

10 сентября. Перечитала отдельные страницы из Твена и Мелвилла и пошла в фонотеку слушать образцовый креольский и учить креольский алфавит. Господи, я ведь легко могла отказаться от этого курса, несмотря на то, что мой куратор-консультант буквально навязала мне его. На родине мне такие знания не пригодятся.

За обедом я съела гамбургер и бифштекс. Потом долго ждала, как отреагирует на мясо мой организм. Ничего не случилось. Впрочем, нет. Случилось. По-моему, мне всю ночь снились глаза той чертовой коровы.

Пока была в библиотеке, сделала нотную копию «Концерта для кларнета» Брамса. Жаль, что мое расписание составлено таким образом, что на регулярные занятия музыкой времени не остается. Но сегодня перед ужином я выкроила пару часов и поиграла. Сказывается и то, что за две недели космического полета мои губы ни разу не дотронулись до инструмента. Я посетила музыкальный магазин и купила бамбуковый инструмент – всего десять долларов! После него во рту остается горький привкус, но звук зато более мелодичный, чем тот, что я извлекаю из пластика.