Миры Филипа Фармера. Том 19. Ночь света. Отче звёздный. Мир наизнанку - [22]

Ему говорили, что за ней находится Эрга Абунота — святая святых. Чтобы попасть туда, надо было нажать на плиту стены, и камень подавался внутрь. В святилище допускались только избранные из избранных, к которым относились верховные жрецы и жрицы, представители высшей государственной власти и, конечно, аршкимы. Это кэринянское слово переводилось как «прошедшие» и означало тех, кто пережил Ночь Света.

В святилище совершались главные ритуалы и таинства. Именно здесь, если верить рассказам кэринян, родились боги Йесс и Эль-гуль. Именно здесь время от времени появлялась великая богиня Бунта. И только тут она предавалась мистическим совокуплениям с семью праведниками или семью грешниками, чтобы затем породить одного из своих сыновей.

Дверь, как понимал Кэрмоди, никогда не запиралась. Ни один кэринянин не посмел бы открыть ее и войти в святилище, если только не считал себя достойным этого. Даже избранные входили туда с большой опаской.

У кэринян существовала пословица: «Бунта всегда голодна, и ей все равно чем питаться». Эту фразу никогда не объясняли — возможно, потому, что многие и сами не понимали ее смысла. А может, люди боялись говорить о том, что подразумевала их любимая пословица. Произнося ее, они всегда осеняли себя кругом, который якобы защищал от гнева Бунты.

Днем раньше Кэрмоди считал, что кэринянская религия основывалась на обмане и, как все религии Вселенной, выгодно использовала суеверия людей. Теперь он начинал сомневаться в своих суждениях. По всей видимости, некоторые элементы бунтизма имели достоверную основу. На этой чертовой планете происходило много такого, чего не могло произойти нигде.

Его вытянутая рука коснулась стены. Камень казался теплым. Слишком теплым. Как будто с другой его стороны пылало пламя.

Кэрмоди толкнул плиту, и та подалась назад. Дверь открылась. За ней тоже царила непроглядная темнота.

Он долго стоял, касаясь двери рукой. Ему не хотелось входить И не хотелось оставаться. Если дверь за ним захлопнется, он может оказаться в западне.

— Какого черта! — прорычал Кэрмоди. — Все или ничего!

И, шагнув вперед, закрыл за собою дверь. Та вошла в пазы мягко в совершенно беззвучно. Все это время он касался ее рукой, однако не почувствовал ни малейшего дуновения воздуха. Дверь закрылась. И Кэрмоди понятия не имел, как ее теперь открыть. Он попытался это сделать, но безуспешно.

На миг ему захотелось воспользоваться фонариком и посмотреть, не подбирается ли к нему какая-нибудь сволочь. Это позволило бы ошеломить врага и нанести упреждающий удар. Но, похоже, о его появлении в храме никто не знает. Так зачем же валять дурака и выдавать свое присутствие? Нет, он будет двигаться в темноте, и пусть она станет его союзником. Эй, парни, давайте поиграем в кошки-мышки! Мяу-мяу, я уже иду.

Кэрмоди медленно двинулся вперед, через каждые три шага прислушиваясь к звенящему безмолвию. В висках стучала кровь. Биение сердца казалось тревожным набатом.

Но разве это биение сердца?

Звуки походили на бой далекого барабана, обтянутого мягкой кожей, и приближались к Кэрмоди, повторяя ритм его пульса.

Он медленно повернулся, стараясь определить, откуда доносился звук. Может быть, это слуховая галлюцинация? Или какой-нибудь мотор, работавший в унисон с его сердцем?

А что, если комната имеет некий резонатор, который определяет, усиливает и воспроизводит удары его сердца?

Нет, это абсурд.

Тогда что же тут стучит?

Дуновение воздуха охладило его потное лицо. В комнате не было: ни холодно, ни жарко, но Кэрмоди задыхался, будто находился в парилке, и в то же время трясся от озноба. Вдруг он почувствовал странный незнакомый запах и почему-то подумал, что так пахнут древние камни.

Он беззвучно выругался и попытался унять неприятную дрожь. Когда ему это удалось, вокруг него завибрировал сам воздух.

Может быть, это физический аналог того явления, с которым он Уже встречался? Кэрмоди вспомнил, как воздух сгущался перед ним и начинал блестеть, словно жидкое стекло. Неужели сейчас рядом снова возникнет Мэри? В этой темноте, где ни черта не видно?

Он прищурил глаза и оскалился.

«Тогда я снова убью ее, — подумал он. — Разорву на части, чтобы от нее ничего не осталось — ничего, кроме кровавой лужи. Если я разотру ее в липкую слизь, она больше никогда не вернется».

Плюнув на конспирацию, Кэрмоди вытащил из кармана фонарик. Яркий луч скользнул по огромному залу и высветил круг на дальней стене. По каменным плитам телесно-белого цвета змеились темно-красные прожилки.

Перемещая луч, он осматривал пространство вокруг себя. Рядом, возносясь к потолку, стояла шестиметровая каменная статуя. Тело гигантской обнаженной женщины было усеяно множеством набухших грудей. Одной рукой она извлекала из своего чрева младенца, а другой прижимала к себе второго малыша. Тот беззвучно вопил от ужаса, и ему было чего бояться. Мамаша открыла зубастую пасть, намереваясь откусить у ребенка голову.

Остальные дети цеплялись за ее массивный торс. Некоторые льнули к торчащим соскам и сосали грудь. Другие, чья хватка оказалась слабой, падали вниз, так и не утолив голода.

Лицо богини могло бы стать прекрасным пособием для лекций о раздвоении личности. Один глаз, взиравший на ребенка, которого она хотела пожрать, был беспощадным и лютым. Второй, полуприкрытый веком, спокойно и с материнской любовью смотрел на малыша, который покусывал самый верхний сосок. Одна сторона ее лица казалась воплощением любви, другую искажала жестокая гримаса.