Миры Филипа Фармера. Том 05. Мир одного дня: Бунтарь, Распад - [8]

Медведь спустился с холма по довольно крутому склону — Дункан удержался на ногах, только цепляясь за стволы и кустарник. Внизу протекала речка; по другую ее сторону виднелись обрывистый берег и довольно ровная местность. На середине спуска Дункан остановился, заметив, что машина лесников висит футах в пятидесяти над речкой, чуть сбоку. Один из ее пассажиров снимал медведя маленькой камерой.

Дункан прятался за деревом, замирая всякий раз, когда камера поворачивалась в его сторону. Медведь стоял по брюхо в реке у самого берега и внимательно вглядывался в воду. Внезапно передняя лапа дернулась, и на берег шлепнулась рыбина. Похрюкивая, медведь вышел из воды и принялся есть. Рыбина была крупная — почти фут. Не будучи рыбаком, Дункан не мог определить ее породы, но твердо знал, что рыба — съедобная. Сейчас он мог бы сожрать ее сырой.

Доглодав добычу, медведь снова залез в воду. Минут пять ни зверь, ни Дункан не шевелились. Оператор время от времени делал панораму леса, то и дело останавливаясь, чтобы заснять какую-нибудь птицу. Ярдах в пятидесяти южнее к речке вышли два безрогих оленя, опасливо осмотрели медведя, напились и исчезли в кустарнике.

«Оленинки бы», — подумал Дункан. Но у него не было ножа. Можно, конечно, воспользоваться дубиной, но, по правде говоря, он сомневался, что сможет подобраться к оленю достаточно близко.

Еще одна рыба вылетела из воды и забилась на берегу. Сожрав ее, медведь побрел через речку; в одном месте ему пришлось футов десять проплыть. Зверь медленно вышел из воды — его шерсть намокла и потемнела, — встряхнулся, разбрасывая сверкающие на солнце брызги, и двинулся в кусты налево. Машина лесников повернулась и направилась на север.

Дункан понимал, что спутники слежения нацелили камеры на это место. Любой предмет на открытом пространстве будет заснят, а снимок — передан для опознания в штабы органиков в Манхэттене и столице штата Нью-Джерси. Дункан очень хотел перебраться на другой берег, но не собирался ради этого вылезать под открытое небо. Он вернулся в лес и пошел, продираясь через колючие кусты. Следуя извивам реки, он одолел около пяти миль. Он слышал множество птиц, некоторых заметил, видел даже животных: енота, лису, что-то серое и моментально исчезнувшее, и здоровенного кролика, который наблюдал за человеком, шевеля носом, пока тот не подошел футов на тридцать, и только тогда ускакал.

Дункана мучила жажда, но пить он не осмеливался. Ни в одном месте листва не затеняла берег достаточно, чтобы можно было подойти к реке без опаски. Спутник прямо над головой мог и не заметить беглеца, но хоть один из множества обязательно сделает боковой снимок. Даже если Дункан поползет на четвереньках, опустив голову, чтобы наблюдатели не увидели лица, — все равно любой неопознанный предмет привлечет внимание органиков.

В животе урчало от голода, голова чуть кружилась. Даже в относительной прохладе лесной тени пот лил с Дункана градом. Даже посасывая камешек, он не мог смочить рот слюной.

«Может, меня и найдут, — подумал он. — Когда кости мои зверье обглодает».

Солнце, видимое сквозь листья, доползло до зенита. Дункан сел, прислонившись к стволу огромного сикомора, и закрыл глаза, чтобы обдумать свое нынешнее положение и найти способ перебраться через речку. Проснулся он внезапно; все тело его затекло. Поднявшись, он по положению солнца определил, что проспал около двух часов. Сон не принес отдыха; тело жаждало воды.

Когда Дункан уже почти решился напиться, и к черту последствия, уши его уловили звук, заставивший беглеца остановиться на полушаге. Не то низкий гул, не то рокот, вроде работающего вдалеке динамо.

Что бы там ни было, это определенно машина. Ни одно известное Дункану животное не могло издавать таких звуков. Однако в лесных заказниках встречались весьма странные звери, плоды трудов генетических инженеров. В любом случае это необходимо выяснить. Любопытство победило, несмотря на возможную опасность.

Дункан медленно переходил от дерева к дереву, стараясь не шуметь. Рокот шел с северо-востока, со стороны, противоположной реке. Вскоре он стал настолько громким, что Дункан решил: источник где-то рядом. Но, выглянув из-за толстого ствола древовидного сумаха, он был поражен. Звук исходил не от динамо-машины, а изо рта человека, сидевшего, скрестив ноги, под огромным дубом.

Человек был гол, смугл и жирен. Голова его была большой и круглой, над высокими скулами щурились чуть раскосые глаза. Черные волосы спадали на спину и плечи. Смотрел он прямо перед собой, но если и заметил Дункана, то виду не подал.

Дункан нырнул обратно за ствол. Через пару секунд он уловил в гуле слова: «Нам-мьо-ренге-кьо!», повторявшиеся так быстро, что, не зная их, нельзя было понять, что бормочет толстяк. Это была мантра, с помощью которой члены буддийской секты нихренитов подводили себя к слиянию с Буддой. Считалось, что эта мантра избавляет от дурной кармы и привлекает хорошую — так, во всяком случае, вспомнилось Дункану, хотя он не мог бы сказать откуда.

Однако в молитвенно прижатых к груди руках толстяк сжимал громадное распятие, прицепленное к четкам. На шее у него болталось ожерелье со звездой Соломона, полумесяцем, маленьким африканским идолом, четырехлистным клевером, четверорукой статуэткой со злобным лицом и пирамидой, увенчанной символическим глазом — иудейский, мусульманский, вудуистский, ирландский, индуистский и масонский символы.