Миры Артура Гордона Пима - [33]

Теперь я как будто был один на бриге, и мои размышления поистине были самого ужасного и мрачного характера. Никакой возможности не представлялось моему взгляду, кроме медленной смерти от голода или, в лучшем случае, от того, что мы были бы затоплены с наступлением первой бури, которая могла налететь, ибо при нашем настоящем состоянии истомления мы не могли питать надежды, что переживем бурю еще раз.

Грызущий голод, который я теперь испытывал, был почти нестерпим, и я чувствовал себя способным дойти до любой крайности, чтобы утолить его. Я отрезал своим ножом маленький кусок от кожаного чемодана и попытался есть его, но нашел совершенно невозможным проглотить хоть один‑единственный кусочек, хотя мне казалось, что получалось какое‑то небольшое облегчение страданий, когда я жевал маленькие кусочки и выплевывал их. К вечеру товарищи мои проснулись один за другим, каждый в неописуемом состоянии слабости и ужаса, вызванных вином, пары которого теперь улетучились. Они тряслись, как в сильной перемежающейся лихорадке, и издавали самые жалобные вопли о воде. Их состояние волновало меня в великой степени, в то же время заставляя меня радоваться на счастливое стечение обстоятельств, помешавших мне усладиться вином и, следовательно, разделить их меланхолию и самые смутительные ощущения. Их поведение, однако, исполняло меня большой тревогой и озабоченностью, ибо было очевидно, что, если не настанет какая‑либо благоприятная перемена, они не смогут оказывать мне помощи в заботах о нашем общем благополучии. Я еще не оставил мысли, что смогу достать что‑нибудь снизу, но попытку эту невозможно было выполнить до тех пор, пока кто‑либо из них достаточно не овладел бы собой, дабы помочь мне, держа конец веревки, когда я буду спускаться вниз. Паркер, по‑видимому, пришел в себя более, чем другие, и я попытался всевозможными средствами подбодрить его. Думая, что погружение в морскую воду может иметь благоприятное воздействие, я ухитрился закрепить конец веревки вокруг его тела и потом, приведя его к лестнице около каюты (он был совершенно покорным все это время), столкнул его туда и тотчас вытащил назад. Я имел основание поздравить себя с тем, что сделан этот опыт, ибо Паркер, казалось, немного ожил и окреп и, выйдя из воды, спросил меня осмысленно, почему я так поступил с ним. Когда я объяснил ему мою цель, он выразил мне признательность и сказал, что чувствует себя гораздо лучше после купания, потом он здраво заговорил о нашем положении. Мы решили тогда поступить тем же способом с Августом и Питерсом, что и сделали тотчас же, и они оба испытали большую пользу от этого потрясения. Мысль эта о внезапном погружении в воду была внушена мне чтением некоторых медицинских книг, где говорилось о хорошем действии душа в тех случаях, когда больной страдал запоем.

Думая, что я могу теперь доверить моим товарищам держать конец веревки, я сделал еще три или четыре нырка в каюту, хотя было уже совершенно темно и легкое, но длительное волнение с северной стороны делало корпус корабля шатким. Во время этих попыток мне удалось раздобыть два поварских ножа, пустую кружку в три галлона и одеяло, но ничего, что могло бы служить нам пищей. Я продолжал свои старания и после того, как достал все эти вещи, пока не истомился совершенно, но не принес больше ничего. В продолжение ночи Паркер и Питерс попеременно занимались тем же, но им ничего не попадалось под руку, и мы прекратили старания, в отчаянии заключив, что истощаем себя напрасно.

Остаток ночи мы провели в состоянии самой напряженной умственной и телесной тревоги, какую только можно себе представить. Утро шестнадцатого наконец забрезжило, и мы пожирали глазами горизонт в жажде помощи, но напрасно. Море продолжало быть гладким, только с длительной зыбью с севера, как и вчера. Это был шестой день с тех пор, как мы не дотрагивались ни до пищи, ни до питья, за исключением портвейна, и было ясно, что мы сможем выдержать лишь немного долее, разве только что нам удастся что‑нибудь достать. Я никогда не видал, и не хотел бы увидеть еще раз, людей столь изнуренных, как Питерс и Август. Если бы я встретил их на берегу в их теперешнем состоянии, я не мог бы иметь ни малейшего подозрения, что я когда‑либо их видел. Их внешность была совершенно изменена в своем характере, так что я не мог убедить себя, что это действительно те же самые люди, с которыми я был вместе лишь несколько дней тому назад. Паркер, хотя и прискорбно исхудавший и до того слабый, что не мог поднять головы с груди, все же не зашел столь далеко, как эти двое. Он страдал с большим терпением, не жалуясь и стараясь вдохновить нас надеждой всяческими способами, какие только он мог измыслить. Что касается меня, то, хотя в начале путешествия я находился в дурных условиях и был всегда слабого телосложения, я страдал менее, чем кто‑либо из нас, гораздо менее похудел и в поразительной степени сохранял присутствие духа, меж тем как остальные были в полной умственной изнеможенности и, казалось, как бы впали в некоторого рода вторичное детство. Они обыкновенно идиотски подмигивали, говоря что‑нибудь, а говорили они самые нелепые плоскости. В некоторые перерывы они, казалось, внезапно воскресали, как бы вдохновленные сознанием своего положения; тогда они вскакивали на ноги с внезапной вспышкой силы и говорили некоторое время о своих чаяниях вполне разумным образом, хотя с самым напряженным отчаянием. Возможно, однако, что мои товарищи имели то же самое мнение о своем собственном поведении, как я о моем, и что я мог быть невольно повинен в тех же причудах и тупоумии, как и они сами, – это обстоятельство не может быть определено.