Миртала - [54]

Педанус не подтверждал. Громадным кулаком вытирал он увлажненные слезами глаза. Голос Пуденса, становившийся все жалобнее, и грубые черты лица этого воина, вот-вот готового заплакать, растрогали впечатлительную толпу.

— Если бы я была на месте Сервилии, — прижимая к груди подростка с окровавленным ухом и обнажая ряд белых зубов, крикнула Бальбия, — я бы до тех пор искала этого иудея, пока не нашла бы, а найдя, глаза бы ему выколола, язык бы выдрала и когтями сердце бы его выцарапала!..

— А если бы, Бальбия, ты была матерью того самого иудея, которого Педанус, держа в воздухе за ногу, нес Титу, что бы тогда ты сделала? — громко спросил человек в плаще с капюшоном.

Но никто не обратил на него внимания. Толпа, слушавшая рассказы сотников, гудела.

— Как же так?! — громче остальных кричал ткач Сильвий. — И ни один из вас не отомстил за бедного Приска? Наглость иудея прошла ему безнаказанно?..

— За него отомстила стрела Пуденса, — ответил Педанус. — В спутника Иоханана Гисхальского он выпустил стрелу… сраженный, тот пал на землю…

— Убит! — с чувством невыразимого облегчения выдохнула толпа.

Пуденс сжал кулаки и в отчаянии вытянул руки:

— Подтверди, Педанус, что это племя колдунов! Убийца Приска пал, сраженный стрелой моей… и все же я видел его вчера!..

— Где? Когда? Говори!

— Вчера, на септе… Тот самый, который из кощунственных уст своих вчера бросил оскорбление на божественного Тита и прекрасную Беренику… Точно, это он… Педанус, подтверди…

— Говорю вам, он самый… — подтвердил Педанус. — Мы его убитым считали, а он вчера ожил… а сегодня снова, может, гарпии утащили его в подземное царство…

— Живой! — пронзительным, пискливым голосом кто-то выкрикнул из толпы.

Человек, одетый в плащ с капюшоном, задрожал. Никто на него не смотрел. Всеобщее внимание было обращено сирийцу в грязно-красной рубахе, наполовину рыжему, наполовину лысому. Педанус посмотрел на него с высоты своего роста и прогремел:

— Привет, червяк! Я вчера уже разговаривал с тобой. Так ты говоришь, он живой?..

— Живой! — подняв глаза на великана и моргая желтыми веками, вымолвил Силас.

— Где он? Где скрывается убийца моего Приска? Веди нас туда, голодранец, а мы тебе справим такую новую тунику, какой твои желтые зенки отродясь не видели! — пророкотал Пуденс.

Но Силас уже прятался за широкой спиной Бабаса и за гибким телом висевшей на руке силача смуглолицей, со всклокоченными волосами египтянки Хромии, унизанной серебряными браслетами. Воспоминание о случившемся на септе стало стрелой, обернутой горящей материей и пущенной в толпу. Все враз заговорили, все вдруг воспылали праведным гневом, вспомнив оскорбление в адрес императорского сына и его прекрасной Береники, гневом к наглости жалкого чужеземца, который так унизил величие римского народа.

Из группы собравшихся здесь сирийцев, в которой ростом своим выделялся Бабас и которую оживлял ехидный смешок Хромии, снова раздался пискливый голосок:

— Его зовут Йонатан!

И это была вторая стрела, пущенная в толпу. Это имя многое напомнило собравшимся. Многие не раз слышали о нем, а кое-кто выискивал его и гонялся за ним по всему свету. Это был один из вождей иудейского восстания, один из самых опасных преступников, восставших против власти кесаря и Рима над миром. Это был тот самый человек, который, будучи многажды ранен, каждый раз оправлялся от ран и снова вставал рядом с Иохананом Гисхальским, выступая против римлян. Это был тот самый человек, который, будучи уже жалким преследуемым скитальцем, сумел собрать в Египте вооруженную группу в несколько тысяч иудеев и поднять там бунт против императорской власти, бунт жалкий и быстро утопленный в крови, но тем не менее свидетельствующий о ярой ненависти и необузданной дерзости этого чудовища. И это чудовище, этот колдун, которого не брали ни стрелы, ни поголовная резня, ни стоглазые и сторукие власти великого государства, теперь находится в Риме и смеет… смеет… смеет публично поливать грязью величие римского народа, дерзить любимому народом и армией сыну императора и его возлюбленной… Великаны-сотники слезли с мраморных глыб и, собравшись посреди Форума в группу, завели меж собой оживленный разговор. На глыбе мрамора стоял Сильвий и, размахивая узорными складками тоги, жестикулируя белой рукой, на которой блестел перстень с аметистом, говорил под шум копошащейся толпы, говорил долго, пока не обратил на себя всеобщее внимание и не утихомирил собравшихся. С жестом претора и выражением лица политика, рассуждающего о делах государственной важности, он говорил:

— Граждане! Рассудите это своими светлыми головами! Только они так долго противились мощи нашей: Египет, Сирия, Малая Азия, Галлия, Испания давно уже благодарят судьбу за то, что она соединила их с Римом, есть и такие, кто ворчит, но даже они преклоняются перед силой и просвещенностью нашей… посмотрите сами, граждане, перед силой и просвещенностью нашей, то есть моей, Вентурия, и твоей, Таций, и твоей, Нигер, и твоей, Бальбия, и твоего маленького сына, Бальбия! И только эти жалкие оборванцы так долго сопротивлялись, да и теперь, будучи побежденными, оскорбляют богов наших, кесаря и нас… Но на самом ли деле они побеждены? Подумайте, граждане, светлыми своими головами, можно ли считать побежденными тех, кто постоянно и везде переходит нам дорогу — в порту, на рынках, в портиках — и лишает честных граждан римских дохода от тяжелых трудов их и возможности прокормить семьи…