Мировая революция и мировая война - [9]

Реставрация капитализма в республиках, образовавшихся на развалинах СССР, подтвердила прогноз Троцкого о том, что «противоречие между формами собственности и нормами распределения не может нарастать без конца. Либо буржуазные нормы должны будут, в том или ином виде, распространиться и на средства производства, либо, наоборот, нормы распределения должны будут прийти в соответствие с социалистической собственностью» [51]. На практике в конце 80-х — начале 90-х годов реализовался первый вариант этого прогноза. Коррумпированные и теневые элементы «старой» социальной структуры стали той средой, из которой рекрутировался класс новой буржуазии. Рост доходов этого класса происходит синхронно со всё новыми ударами по социальным интересам и жизненному положению основной массы населения.

Теперь коснемся того, как Троцкий представлял эволюцию норм распределения в обществе, действительно движущемся к социализму. Разумеется, его идеал никогда не сводился к «поравнению всего населения в бедности». Ход его мысли был принципиально иным и резюмировался в следующих теоретических положениях. Социалистическая власть должна ввести «буржуазные нормы распределения» в пределы строгой экономической необходимости, а затем, по мере роста общественного богатства, заменять их социалистическим равенством, т. е. последовательным выравниванием различных групп населения в благосостоянии и достатке.

Такой путь не был испробован на практике ни одним из государств, именовавших себя социалистическими. Во всех них, развивавшихся по образу и подобию СССР, возникли новые системы социального неравенства и привилегий и, соответственно, не отмирала, а укреплялась главная функция всякого государства: охрана имущественных привилегий меньшинства против подавляющего большинства общества. Этим определялась динамика социальных, экономических и политических противоречий, в конечном счёте приведших к крушению господствующих режимов в СССР и странах Восточной Европы.

Возвращение к социалистическим принципам организации общества предполагает чёткое понимание того, что при признании исторической неизбежности неравенства в переходный период от капитализма к социализму остаются открытыми вопросы о допустимых пределах этого неравенства на каждом историческом этапе. Решение этих вопросов должно определяться интересами и волей народных масс, получающими выход только на почве подлинного развёртывания социалистической демократии.

VI Общественные нравы

Повседневная нужда подавляющего большинства населения страны и воцарившееся резкое материальное неравенство порождали борьбу за необходимые предметы потребления, выражавшуюся в массовом воровстве, обходе законов и установленных правил, обмане государства и потребителя. Бюрократия, выступавшая в этой борьбе судьей, контролером и карателем, сама всё глубже погружалась в коррупцию. В 1939 году Троцкий писал: «Разумеется, в науке, в технике, в хозяйстве, в армии, даже в бюрократическом аппарате, везде есть честные и преданные делу люди. Но они-то и опасны. Против них-то и необходим подбор особых ловкачей, орден стопроцентных сталинцев, иерархия социальных отщепенцев и отбросов. Эти люди натасканы на ложь, на подлог, на обман. Никакой идеи, которая возвышалась бы над их личными интересами, у них нет. Можно ли ждать и требовать от людей, которым подлог служит узаконенной техникой служебной работы, чтоб они не применили подлога для своих личных целей? Это было бы противно всем законам естества!» [52]

Троцкий подчёркивал, что официальные привилегии бюрократии, не имеющие никакой опоры не только в принципах социализма, но и в законах страны, являются ни чем иным, как воровством. «Кроме этого легализованного воровства, имеется нелегальное сверхворовство, на которое Сталин вынужден закрывать глаза, потому что воры — его лучшая опора. Бонапартистский аппарат государства является, таким образом, органом для охраны бюрократических воров и расхитителей народного достояния…

Хищение и воровство, основные источники доходов бюрократии, не являются системой эксплуатации в научном смысле слова. Но с точки зрения интересов и положения народных масс, это неизмеримо хуже всякой „органической“ эксплуатации. Бюрократия не есть в научном смысле слова имущий класс. Но она заключает в себе, в удесятерённом размере, все пороки имущего класса… Для охраны систематического воровства бюрократии её аппарат вынужден прибегать к систематическим актам разбоя. Всё вместе создаёт систему бонапартистского гангстеризма» [53].

Сегодня слова о «нелегальном сверхворовстве» бюрократии применительно к действительности 30-х годов могут показаться преувеличением. Именно так расценивают указание Троцкого на «бюрократическую безнаказанность» и «все виды распущенности и разложения», вытекающие из «полицейской монолитности партии», даже некоторые серьёзные исследователи его идейного наследия. Они относят такого рода явления лишь к 60—80-м годам, называя их «брежневским феноменом» [54].

Однако непредвзятый исторический анализ убеждает в том, что коррупция в советском обществе зародилась отнюдь не во времена правления Брежнева. Уже в 20-е годы активный протест и тревогу в рабочей и коммунистической среде вызывало коррупционное перерождение части партийной и советской бюрократии, паразитировавшей на внутренних противоречиях нэпа. Но если тогда казнокрады и взяточники наказывались как в партийном, так и в судебном порядке, то в последующие годы власть, сконцентрировавшая свои усилия на подавлении оппозиционности и всякого инакомыслия вообще, уделяла борьбе с коррупцией всё меньше внимания. К тому же на смену прежнему правящему слою, почти целиком истреблённому в годы большого террора, пришли люди, как правило, лишённые нравственных принципов и моральных тормозов и поэтому особенно податливые к различным видам коррупции. Уже в 1937 году меньшевистский журнал «Социалистический вестник» справедливо отмечал, что «тот привилегированный слой, который Сталин любовно выращивает и на который он опирается, прямо кишит „использователями революции“, хищниками и рвачами, готовыми продаться любому „победителю“»