Мировая история в легендах и мифах - [25]

— Так и говорит? — захохотал бывший диктатор и хлопнул себя по ляжке. Гигантский живот колыхнулся отдельно от тела. — Ну, а вы?

— А мы тебе еще вина принесли! — Девочка достала из-за спины небольшой мех. — Мы хотим дельфина в имплювии, отец!

— Очень хотим. Пожалуйста… — умоляюще подтвердил мальчик.

Их нисколько не смутил хохот отца и невольная мина Цезаря.

— Будет вам дельфин! А пока — кто скорее?

Он взял со стола яблоко и протянул Цезарю:

— Забрось им в воду, да подальше, мне уже не под силу…

Цезарь поднялся и далеко забросил яблоко в ярко-голубую воду — внизу, под кривыми пиниями. Дети, прямо в одежде, с визгом попрыгали с мраморного парапета в море и шумно забултыхались. Совсем иначе представлял себе Цезарь эту свою встречу с бывшим диктатором.

— Сорванцы, научились плавать раньше, чем ходить! — с нежной гордостью глядя на их возню, сказал Сулла. И жестом радушного хозяина повел рукой над столом: — Ну что же ты, Юлий, путь был неблизкий… Ешь. Устрицы, это лучшие. И сыр попробуй. Местных коз кормят перезревшим виноградом, и они дают сладкое, терпкое молоко. А вино — что скажешь? Сицилийское, люблю его! — Он сделал большой глоток из дорогой стеклянной чаши.

Продолжая сидеть по-прежнему прямо и не притрагиваясь к еде, Гай Юлий сказал твердо:

— Подавись своим вином и сыром. Тебя ненавидят и проклинают в Риме вдовы и осиротевшие дети тех, у кого ты отнял все и убил по проскрипциям руками низкой толпы. Тебя проклинают умершие на чужбине, так и не увидевшие перед смертью родины и близких. После того как ты вступил в город, Тибр тек вздувшимися трупами и кровью долгие месяцы. И римской кровью!

Сулла молчал и слушал. Дети со смехом плескались в воде, умиротворяюще звенели цикады. Все это звучало таким контрастом тому, что говорил сейчас этот бледный молодой человек обрюзгшему старику, возлежавшему на обеденной кушетке под свисавшей с мертвой оливы лозой.

— Зачем нужна была такая жестокость? Во всем должна быть мера. Все, что без меры, — уродливо. Если бы тебя поразила болезнь, пожирающая твое тело, как верят в Риме, это был бы закономерный конец твоей жизни, воздаяние по твоим делам. Ты сказал когда-то, что ответишь любому за свои деяния. Я пришел спросить с тебя, диктатор Сулла. Бывший диктатор Сулла.

Бывший диктатор посмотрел на него, как показалось Цезарю, с облегчением и даже радостью.

— Я всегда знал, где ты от меня скрывался, Гай Юлий, — сказал Сулла серьезно. — Я знал все, что ты делал и как жил. Мне так подробно докладывали о твоих делах, что я даже привык к тебе и беспокоился, если долго не было донесений. Сначала я хотел приказать, чтобы тебя прикончили, но потом передумал. А потом мне стало интересно наблюдать за тобой: уверен, у тебя — большое будущее. Мне говорили, что у тебя мечта — стать оратором, и ты даже учился на Родосе. Пустое. Твоя обличительная речь, с которой ты только что начал, — патетическое говно. Ты не выиграешь в своей жизни ни одного процесса. Но очень хорошо, что ты пришел. Я знал, что ты придешь!

Сулла потянулся к столу, отщипнул от грозди виноградинку и, жуя, продолжил:

— Слушай же! Я делал свою работу. Тяжелую, грязную, кровавую. И сделал эту работу хорошо: Рим сейчас живет стабильно, без мятежей. Враги обезглавлены. Сытые даровым хлебом граждане идут вечерами к своим очагам, и кровь льется на аренах, а не на римских улицах. Для этого нужны были жертвы, и они были принесены. Ты думаешь быть гончаром, не выпачкав рук глиной? Или отрясти оливу, не сломав ни одной ветки! В таком деле не бывает меры.

— Я ненавижу тебя, Сулла. И не могу не восхищаться…

— Я знаю, — самодовольно улыбнулся диктатор. — Потому, наверное, я и не убил тебя. Хотя мог бы, столько раз мог! Но какой же актер убивает почитателя своего таланта! Я помиловал тебя, хотя это было и против моих правил. И пришел ты не для того, чтобы спросить с меня. А чтобы просто спросить меня, как и тебе сделать то же, что удалось мне, — стать первым в Риме. Мало того — стать лучшим диктатором Рима. — Сулла усмехнулся.

— Не понимаю только, почему ты оставил Рим Сенату?

— Тогда ты ничего, ничего о Риме не понимаешь! Диктатура может быть здесь только на время, пока не уничтожены враги и не восстановлен порядок. Но тут есть одно правило: уничтожать их нужно до конца, никого и никогда не щадить, никого и никогда! Выпалывать все сорняки. А оставь хоть один — он расплодится и заполонит виноградник. Каждую работу нужно делать хорошо и не бросать на полдороги, иначе все придется переделывать. — Сулла замолчал, глядя куда-то в сторону.

— Разве помилованные не исполняются благодарности к тому, кто оставил им жизнь? Разве не они становятся самой сильной опорой власти?

Сулла вдруг захохотал, запрокинув подбородки и колыхаясь всем своим огромным телом:

— Когда я был нищ, я ненавидел всех, кто давал мне деньги! Они делали это, чтобы возвыситься в собственных глазах: «Смотрите, я достиг того, чтобы давать в долг!» А миловать — это то же самое: «Я достиг того, чтобы даровать жизнь!» Но это — даже еще хуже. Если помилованный хоть чего-то стоит, он будет ненавидеть эту свою дарованную жизнь, и больше всего — того, кто ему ее оставил! Нет, никогда не миловать, особенно — сильных и умных. Сильные и умные никогда не бывают верными. Верность правителю, любая безусловная верность вообще — удел людей неумных и зависимых. Почему, когда я простил тебя, ты не вернулся в Рим?