Мироныч, дырник и жеможаха - [44]

Русские друзья прозвали Леонарда Жирафом — за высокий рост и склонность к мечтательной задумчивости.

В автовской квартире была крошечная кухня со стенами, выкрашенными зелёной масляной краской. Над плитой, в самом облупленном месте, кто-то нарисовал куст чертополоха. Напевая и пританцовывая, Жираф готовил еду: ловко подбрасывал блины на сковородке, щедро сыпал разноцветные пряности в пыхтящую, словно проснувшийся вулкан, кашу. На него ворчал и порыкивал забившийся в угол престарелый «Морозко». У этого «Морозко» постоянно открывалась дверца, приходилось подпирать её камнем, принесённым с берегов никогда не замерзающей речки Красненькой.

Ночью на кухню выступала армия тараканов. Тараканы обращались в комическое бегство, как только включался свет. Основные полки были расквартированы за ржавой раковиной с бахчисарайским краном. Леонард очень просил тараканов уйти: «Уходите, пожалуйста, уводите детей и стариков!» Но тараканы не уходили и дразнили его усами. Тогда он, перекрестившись, выплёскивал за раковину кипяток из большой оранжевой кастрюли. На полу разливались лужи компота с изюмом и черносливом.

Говорят, что муравьи не живут с тараканами. В Автово — жили. Мелкие рыжие твари бежали тонкими струйками по стенам и стекались в шкаф — к хлебу. Буханки и батоны кишели муравьями. Сначала надо было постучать хлебом по столу, потом положить его и ждать, когда муравьи разбегутся, а затем уже есть.

К родителям Леонарда тоже приходили муравьи и тараканы. Заползали червяки и пауки. Прилетала муха цеце. Прилетали дивные бабочки с крыльями, которые были больше, чем ладони дяди Соломона. Эти крылья тихо колыхались, по ним текли акварельные разводы.

Да, кстати — мать Леонарда была эфиопской певицей, от неё он унаследовал тонкие черты лица, любовь к музыке и романтический взгляд на вещи. Отец работал в рукописном отделе Публичной библиотеки Яунде. Вот всё, что о них известно.

2

В Петербурге Жирафа неоднократно били. На улице он чувствовал себя белой вороной. Первый раз на него напали в сентябре у метро «Автово»; хулиганы пинали его ногами до тех пор, пока в дело не вмешались старушки, которые продавали у подземного перехода огурцы, антоновку и букеты душистого горошка. Потом его побили в ночном клубе. Несколько раз милиционеры задерживали Жирафа и обыскивали на предмет наркотиков; после обыска он никогда не находил кошелька.

Однажды зимой его подкараулила группа мальчиков — малорослых, с блуждающими взглядами и металлическими предметами в руках. Леонард возвращался с занятий, у него тёк нос, глаза слезились от ветра. Рядом с домом он заметил подозрительных ребят, испугался и быстро пошёл в другую сторону. Те стайкой голодных гиен кинулись за ним. Жираф укрылся в телефонной будке, его настигли и стали избивать. «Я не враг, я не враг!» — кричал Леонард. На этот раз он был спасён ангелами, принявшими вид двух работников ТЭЦ в очках и ушанках. Ангелы разогнали гиен сумками с портвейном и бранью на арамейском.

После этого нападения Леонард не захотел оставаться в Петербурге, он решил дождаться конца учебного года и вернуться домой. Жираф купил билет, позвонил родителям, сказал, чтобы ждали его в мае, а через день встретил Дусю Квашнину и пламенно влюбился. Был февраль, мела метель. У Дуси бежала по спине жёлтая коса, над синими глазами летели чёрные брови. Дуся приехала из Топорка гостить к тётке. Она слушала «ГО», «Кино» и «Нау», курила сигареты без фильтра и подбирала аккорды к любимым песням.

Дуся познакомилась с Жирафом в клубе «Тамтам» — там он играл с друзьями: гитара, барабаны и флейта; песни таинственных стран — зной и дрожащий воздух, в котором тонет красное солнце, сказочные звери и духи гуляют в высокой траве. «Тамтам» был рядом с тёткиным домом. Дуся сходила на два концерта, выкурила с Жирафом два косяка и совершенно неожиданно для себя стала подругой африканского музыканта.

Дуся стеснялась знакомить тётку с Жирафом. Она сказала ей, что связалась с парнем, но скрыла, что с чёрным. О том, чтобы привезти Леонарда в Топорок, не могло быть и речи: сватовство закончилось бы восстанием новгородских арийцев и мордобитием — у Дуси водились воздыхатели в Топорке.

Гулять по улицам с Леонардом Дусе было неуютно: все на них «смотрели». Дуся предпочитала оставаться на грязно-жёлтом девятиэтажном корабле Жирафа. Там, на прокуренном камбузе, они пили кофе, слушали модную музыку или просто тишину с капающим метрономом и ворчанием усталого «Морозко», смотрели в окно на море огней и обнимались. Иногда шли в какое-нибудь безлюдное место — к доту с танком, к трамвайному парку, на взлетевший над пустырями бетонный мост, по которому ползали заблудившиеся гусеницы «41», «36» и «54», на Красненькое кладбище, приняв его сначала за городской сад. По воскресным дням отправлялись в романтическое путешествие вдоль речки Красненькой к Финскому заливу — в Угольную гавань, где ржавели брошенные суда, подводные лодки, подъёмные краны и цепью тянулись заледеневшие лягушачьи царства, обнесённые крепостью сухого камыша.

На Красненьком кладбище, присев на скамеечку у какой-нибудь могилки, Жираф задумчиво курил, глядя на свою белокурую подругу с бутылкой портвейна. Весенний ветер раскачивал пластмассовые венки, шумел голыми ветками тополей. Старушки ковыляли по дорожкам — навещали усопших родственников. При виде чёрного человека они вздрагивали и шептали: «Осспади!»