Миром правит любовь! - [3]

И вот однажды после недосоленного и недоваренного, зато пережаренного постного ужина, злой Прищепкин выскочил во двор к машине выкурить трубку.

Кстати, забраковала Раечка и его «восьмерку», наказала продать: «Человек в твоем положении должен ездить на иномарке». А когда Георгий вполне резонно заметил, что вырученных денег хватит разве на какую–нибудь запчасть к приличной машине, ответила: «Вот и купи кузов, но от «Мерседеса». Чтобы только стоял во дворе на самом видном месте. Если спросят, почему не ездите? Будешь отвечать: потерял права».

А пока, до продажи, чтобы как–то «облагородить» машину, она заставила Прищепкина «украсить» верх лобового стекла липкой лентой с трафаретом «Аутоэкспорт», а верх заднего — с «Гастрол».

— Нет, Раечка не Каменская и я не ее муж–подкаблучник! — сжимая кулаки, прошептал он с ненавистью, глядя на «Гастрол»: «Кто «Гастрол», где «Гастрол»?! Кабзон по Магаданской области?»

И тут Прищепкин неожиданно нащупал в кармане ключи от машины. Недолго думая, сел и завел двигатель. Куда поедет? К Сергуне Холодинцу! Переночует и завтра же снимет новую квартиру. А Раечка пусть остается в этой: не жалко, арендованная. Не его проблема, что та зарабатывает мало и поэтому вряд ли надолго в ней задержится. Пусть возвращается к себе, под крылышко, вернее под ласт, моржихи–бабушки. А халат «Хавай» — подарит бабушкиному сталинисту–дедушке.

Вот так и закончилась его попытка найти женщину «для постоянного любовного пользования». Не должен был он отвлекаться на личное вообще. Потому что судьба ему уготовила только одно: пока бьется сердце, дымится трубка и пьется «Аз воздам», бороться и бороться с преступностью, не щадя живота своего.

Стоило снять новую квартиру, как телефон сразу растрезвонился: друзья поспешили поздравить с очередной победой, на этот раз над иллюзией, будто семейная жизнь мед. Для сыскарей и моряков в лучшем случае это просто лишняя пачкотня паспорта. Из далекого Окленда дозвонился и Бисквит.

— Отметился, значит?

— А ты откуда узнал?!

— В газете местной прочитал, в рубрике светских новостей: Тарантино женился, Уитни Хьюстон родила тройню китайчат, в мазке Клинтона обнаружены грамположительные стафилококки, ты удрал от Раечки… Молодец! Кстати, как у нас, на Родине, дождь моросит?

— Моросит, паскуда! Третью неделю без перерыва.

— Кислотный или радиоактивный?

— Пятьдесят на пятьдесят.

— Самый любимый, — вздохнул на другом конце планеты Бисквит. — Скажи, а ящик по–прежнему врет так, что даже обшивка краснеет?

— Краснеет. Хоть японский, хоть наш.

— О дефолте еще не объявили?

— Пока нет, но все ждут со дня на день, сухари сушат, — с улыбкой отвечал Прищепкин.

— А молодежь от СПИДа и наркотиков вся вымерла?

— Насчет всей не знаю, но Юрочка еще полчаса назад точно живой был: разговаривали по телефону. Живы на тот момент были и Арно с Валерой — привет мне передавали.

— У-мм! — простонал Бисквит, — Если б ты, Жора, знал, как мне здесь противно все. Помнишь ощущение засахаренности организма? Ну, когда ты сироп для вхождения в роль ньюрашена пил?

— Еще бы!

— В Новой Зеландии у меня оно круглые сутки и без сиропа держится! Представляешь?

— Ужас!.. А чем ты это объясняешь?

— Да элементарно. Здесь даже собаки более нажраны, чем наши буржуи!.. А люди… Брюхо мое помнишь?

— Разумеется.

— Так вот. На фоне местных мужиков я моделью кажусь… Как меня тянет домой! В естественную среду!

— Ну, побеждай и возвращайся. Только телеграмму не забудь дать. В аэропорту встретим. Если, конечно, на летном поле к тому времени какую–нибудь барахолку не откроют.

Последним позвонил Холодинец:

— Жора, могу порадовать: работенка наклевывается!

— Надеюсь, не расследование убийства? — проворчал Прищепкин.

— У директора завода «Оптика» сына похитили.

— Приезжай!

И Холодинец примчался через двадцать минут. Попросил заварить «Аз воздамчика».

— И заварка на прежней квартире осталась, — поморщился Прищепкин. — Хоть трубку увез. Надо бы как–то съездить забрать свое барахло.

— Пока Раечка не нашла новую цель, на глаза лучше не показывайся. Второй раз вырваться из ее лап будет сложней, — тоном человека, который знает подобных женщин гораздо лучше собеседника, сказал Холодинец.

— Наверно, — задумчиво согласился Прищепкин, почувствовав его безусловную правоту. — Давай–ка лучше о деле.

Лет пять назад Холодинцу довелось покрутиться на «Оптике» с расследованием. Ему часто приходилось контачить с директором. С тех пор у них установились личные отношения. Сегодня ночью Михаил Викторович Болтуть разбудил опера телефонным звонком, и попросил разрешения немедленно приехать.

Вечером в Болгарии был похищен его сын. Об этом ему сообщила жена Лена, которая вместе с двенадцатилетним Артемом была там на отдыхе. И тут же Болтутю позвонили вымогатели, потребовав за сохранение жизни сына… миллион долларов. Но звонок был не международный, городской. То есть украли мальчишку одни люди, а выкуп надо передать другим, их тутошним сообщникам.

— Странно, почему он не обратился в ментовку, вообще в официальные органы?

— А ты представляешь, что такое завод «Оптика»?

— Не очень.

— Это каких–то двести служащих и пятьсот рабочих, которые на устаревшем оборудовании выпускают какую–то дребедень, разработанную еще при Совке. И тем не менее…