Мириад островов. Игры с Мечами - [11]

Девочка же, светловолосая и сероглазая, была по виду лет двенадцати, и в движениях уже чувствовалась та же неувядаемая свежесть и гибкость, что у старшей в роду.

— Как имя тебе? — спросила Галина, прежде чем отослать и самой усесться за еду.

— Мирджам. Это на старом дойче — возлюбленная девушка, — ответила та одновременно с книксеном.

— Красиво.

Мирджам. Марджан. Светлый жемчуг, Маргарита…

«Они же меня мало того в камеру поместили, так ещё в ту легендарную, где сидела перед казнью та жертвенная лань».

Скорее всего, девочка догадалась, потому что ответила:

— Нашу прародительницу разместили в другой комнате, с той стороны ванного помещения, а эту позже сделали из двух малых. Нет ни зла, ни беды и нет причины духам тревожить ваш сон. Все двери отперты, кроме двух, что заложены на щеколду ради памяти.

«Однако на косвенный вопрос — не было ли до меня здесь особенного постояльца — девочка не ответила, — подумала Галина. — Да мне, строго говоря, не особо такое интересно».

И сказала вслух:

— Я сыта. Тебе не трудно будет отнести всё назад? Это не пропадёт?

— Игне беспокоиться об этом не надо, — ответила девочка. — Вся еда приехала на тележке и так же уедет, а в здешнем хозяйстве идёт в дело любая крошка или капля.

— По слухам, Вольный Дом богат?

— Отчасти и поэтому. Знаете, сколько нас вокруг него кормится и одевается?

После этого Мирджам внесла в комнату два на самом деле древних светца, вроде бронзовых штативов, в каждый из которых было воткнуто по зажжённой тростинке с ясным пламенем и приятным запахом, исходящими из сердцевины. Широкое мягкое полотенце, которое прибыло вместе со свечами, служило деликатным намёком, что в этом месте моются по крайней мере каждую неделю. Но, скорей всего, чаще.

Из соседней комнаты травами пахнуло ещё зазывней. По стенам горели факелы, в высокой кадке с приставленной к боку лесенкой плескалась вода той самой температуры, которую Галина любила, на скамье расположились куски мыльного корня и губки самого разного формата, с крючка свисали купальная простыня и мягкий хлопчатый халат скондской работы. Всё незаметно указывало на то, что до почётной гостьи никто в воду не окунался и утирок не использовал.

Гостья не преминула сделать и то, и другое. Хотя память о крепком дворцовом помыве ещё была жива в плоти и крови, но здесь ей показалось даже лучше — по крайней мере, забавнее.

Вымылась, на всякий случай задрапировавшись в простыню (внутренней задвижки и здесь не оказалось), укуталась в халат, вернулась к себе и заснула в чужом и странноватом месте так крепко, будто в воду или питьё подмешали какого-то зелья.

«Затейливую историю мне рассказал этот виртуальный котяра, — подумала, засыпая. — С такой только в полудрёме и разбираться. В России тоже язык дельфинов изучали как-то по-особому, ещё Робер Мерль подсмеивался. Только по поводу братства по разуму были крепкие сомнения. А косатки с белухами при дельфинах и вообще как австралопитеки при нас, наверное. Или йети».

С тем Галина и заснула. А едва проснулась, справила нужду и брызнула себе в лицо водой из умывальника с мраморной панелью — с улицы раздались приветливые голоса.

Галина поспешно нарядилась и отворила дверь. Оба её близнеца были тут как тут — беседовали с двумя всадниками, что держали в поводу темно-карих лошадей. Старший, по всей видимости, муж Вероны, был коренаст, бородат и покрывался по седым кудрям шляпой. Волосы младшего, раскиданные поверх плаща с отброшенным капюшоном, горели в утреннем свете червонной медью, профиль был тонок, как вылепленный из фарфора. Когда он повернулся, оказалось, что глаза у него иссиня-зелёные и каждый величиной едва не с блюдце. Только смотрели они не на людей, а сквозь стены.

— Мой брат Мейнхарт — единственный из нашей семьи, кому приходится надевать маску, идучи на высокий помост, — горячо шепнула за ухом Мирджам. — Слишком большая награда и великий соблазн.

II

— Я его спросил — своих высокопоставленных кровных родичей вы тоже отправляете попастись на травке? — говорил ей Сигфрид, покачиваясь в седле.

«Смазливая физиономия и тело — антитеза прекрасной душе. Хотя это уже трюизм, свежим будет возвращение к старой идее о гармонии и взаимном влиянии. Красив да умён — два угодья в нём, или нет, это о выпивке. В человеке должно быть всё прекрасно… Хотя это ведь мальчишка, разве не ясно. Юнец — ещё не вполне человек. В Рутене долгое время считалось, что дети — вовсе не люди».

— А папа Рейни отвечает: «Выше помоста не запрыгнешь, а кровь — уж поверьте моему опыту, парни — во всех одинаковая, что цветом, что гущиной».

— И чем тебе не угодило гостеприимство? Кормили ведь сытно, о заклад можно биться, и воздух свежий.

«Если не вышел возрастом для мейстера, так уж явно мейстеров подручный, это у них с младых ногтей. Нашла на кого заглядываться!»

— Вам-то хорошо, иния, вас в тепле рядом с пытошной ночевать устроили. Той самой, где помывка тела и души. Коллекция всяких древних орудий.

«На которой молодое поколение факт воспитывается. Даже без ведома старших — детки ведь народ шибко въедливый и дотошный».

— Сигфри, ты напрасно папашу уел, тем более распоряжалась мама семейства. Как думаешь, они ради королевского визита детишек на холод выгоняли? Всем скопом?