Мираж - [11]

Ум-Салих зажала ладонью ротик младенца и передала ребенка Амире. Следуя наставлениям Ум-Салих, Амира вложила в рот девочке заранее припасенный кусочек ваты, моля Бога, чтобы эта предосторожность не навредила крошке. Завернув в одеяло, Амира отдала девочку Лайле.

Тонкими пальцами юная мать осторожно ощупала лобик и крошечный носик дочери, ямочки на подбородке и маленькие ушки. Лайла словно пыталась запечатлеть в памяти образ ребенка, которого ей не суждено вскормить.

Промедление было подобно смерти. Всего лишь краткий миг держала на руках свою дочь Лайла, и вот уже пришла пора с ней расстаться. Из корзины повитухи извлекли маленький сверток и положили новорожденную на его место.

Ум-Салих сноровисто и ловко приняла послед и подмыла роженицу.

— Спаси ее, Амира. Чтобы ни случилось, спаси ее, обещай мне! — Глаза Лайлы лихорадочно блестели, голос прерывался от волнения.

— Я все для нее сделаю, — пообещала Амира. Она порывисто обхватила подругу руками, понимая, что это последнее в их жизни объятие. — Прощай, Лайла, прощай, да пребудет с тобой Аллах.

— Прощай, Амира, не забудь о девочке и помни обо мне.

— Я никогда тебя не забуду.

Прикрыв глаза, Лайла без сил откинулась на соломенную подстилку.

Ум-Салих развернула сверток, извлеченный из корзинки, — это был синюшный трупик ребенка, умершего сегодня утром. Среди бедняков богатого аль-Ремаля смерть очень часто следовала по пятам за рождением. Для Ум-Салих не составило большого труда отыскать в трущобах только что умершего новорожденного мальчика. Достаточно было недолгих уговоров и нескольких мелких монет, чтобы заполучить тельце мертвого младенца.

Старая повитуха смочила крошечное тельце водой и кровью последа. Положив мертвого ребенка рядом с Лайлой, Ум-Салих прикрыла его льняной салфеткой.

— Эй, стражник! — крикнула старуха. Из дальнего коридора послышались тяжелые шаги.

— Мне больше нечего тут делать, — сказала Ум-Салих. — Аллах уже прибрал ребеночка.

— Может, оно и к лучшему, — беззлобно ответил охранник, скользнув равнодушным взглядом по силуэту младенца, прикрытого белой материей.

Ум-Салих подмигнула Амире.

— Бери корзину, золотце мое.

— Да, тетушка.

Идя по тюремному коридору, Амира молила Бога, чтобы девочка не задохнулась в корзинке.

Но при мысли о том, что ребенок может закричать, по спине девушки побежали мурашки. Но Ум-Салих не торопясь шествовала к воротам, показывая, что она сделала свое дело и теперь ей некуда спешить. Ведь никакому охраннику не придет в голову проверять содержимое корзинки, если повитухи не привлекут к себе внимание каким-нибудь необдуманным поступком. Подумаешь, две оборванки несут в корзинке какие-то бабьи нечистоты. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем Амира и Ум-Салих оказались в безопасности. Ворота тюрьмы с лязгом захлопнулась за ними.

Скорбь

До родной деревни Ум-Салих было не больше часа ходьбы, но дорога показалась Амире бесконечно долгой. На землю незаметно опустилась ночь, в воздухе повеяло холодом. Но прохлада не принесла облегчения. Амира смертельно устала. Новорожденная дочка Лайлы кричала так, словно пыталась расквитаться за минуты вынужденного молчания, — она заплакала, как только из ее ротика вынули ватный кляп.

Амира остановилась, она решила укачать ребенка и немного передохнуть, но Ум-Салих была неумолима.

— Нам нельзя останавливаться, девочке необходимо материнское молоко, а в деревне ее уже ждет кормилица. — Но не можем же мы равнодушно слушать, как надрывается дитя, — возразила Амира. — Ты же прекрасно знаешь, как успокоить девочку.

Памятуя о том, что Амира как-никак дочь Омара Бадира, Ум-Салих уступила. Она скрутила жгутом кусочек ткани, смочила его водой и, немного подсластив, сунула в ротик ребенку эту импровизированную соску. То ли сладкий вкус, то ли ласковое прикосновение человеческих рук возымели свое действие, но девочка успокоилась и через несколько минут уже крепко спала. Ум-Салих положила младенца в корзинку, и они с Амирой продолжили свой путь.

Подойдя к окраине деревни, Ум-Салих и Амира заметили в лунном свете стоящий на обочине серебристый «порше». От машины отделилась тень. Это был Малик. Обычно Амира поддразнивала брата за щегольство и преувеличенную аккуратность в одежде, но сейчас вид его был жалок. Малик был небрит и непричесан, его кремовато-белая галабия из тончайшего египетского хлопка выглядела грязной и помятой. Малик бросился навстречу сестре и приник к ней в долгом объятии.

— Я так беспокоился за вас, — торопливо заговорил он. — Боялся, что ваш план раскроют, что вас схватят… Я просто не знал, что и думать, но, слава Аллаху, вы здесь, живые и невредимые. А как там Лайла, что с ребенком, рассказывайте скорее, ради Всевышнего!

Ум-Салих пропустила мимо ушей вопрос о Лайле — что можно было сказать об этой бедняжке — и откинула одеяльце, прикрывавшее корзинку.

— Лайла родила здоровую девочку, господин. Ручаюсь вам, она обещает стать настоящей красавицей.

Малик всем своим существом потянулся к дочке, в точности как Лайла, прикоснулся пальцами к личику малютки.

— Я назову ее Лайлой, — сказал он больше себе, нежели двум женщинам. — Я сделаю для нее все, что будет в моих силах, и даже больше того. Я сделаю то, что сделал бы, что должен был сделать для ее матери.