Мир Жаботинского - [118]

^{Лекция в клубе врачей и инженеров в Варшаве, 1936; в сб. «Речи».}

Жаботинский верил, что только такой «гуманный сионизм» может рассчитывать на поддержку и понимание всего мира:

Мы должны решить для себя, чего мы хотим от Эрец Исраэль. Если задача, которую мы ставим перед собой, мелка, то мы должны осознать, что в современном мире нет места мелким задачам. Мелкая задача в современном понимании — это всякая цель, которая не ведет к решению важной проблемы. Пример: сегодня в одной из лондонских газет было опубликовано письмо д-ра Вейцмана. В письме приводятся весьма логичные доводы, но выводы, которые с неизбежностью вытекают из текста письма, губят саму эту логику: «Итак... разрешите въезд в Эрец Исраэль ста тысячам евреев (впоследствии — большему числу)». Когда речь идет об эвакуации (так выразился сам д-р Вейцман — в наше время трудно уклониться от употребления точных терминов) пятисот тысяч евреев Германии и миллионов евреев Восточной Европы, цифра, названная Вейцманом,— не дань скромности или умеренности, но просто искажение того дела, которому призвана служить Эрец Исраэль. Через полчаса после того, как я прочел эту газету, один мой знакомый журналист — нееврей — сказал мне: «Ну ясно — вы, евреи, сами отлично понимаете, что Эрец Исраэль не сможет вам помочь. Что толку, если вы ввезете туда сто тысяч душ — два процента от пяти миллионов, которым грозит опасность? И ради такого слабого утешения, ради этой капли в море бед мы пойдем на конфликт с арабами? Друг мой, я понимаю, что ради великого дела, ради спасения целого народа от смертельной угрозы можно не посчитаться с протестами арабов, как это бы ни было неловко. Но ради двух процентов? Этим письмом вы расписались в своей неправоте».

Таким и только таким может быть впечатление, производимое топтанием сионизма на месте. Наше время не понимает и не принимает нерешительных шагов и полумер. Идти в ногу со временем означает требовать все, добиваться кардинального решения проблемы — спасения всех евреев.

^{«Компаньон», «ха-Машкиф», 3.2.1939.}

Естественный сионизм

«Еврейское государство — как воздух и свет — оно мое».

Жаботинский считал себя сионистом от рождения (см. ст. «Духовная раса»). Он вспоминал, что в семилетнем возрасте задал матери вопрос: «Будет ли у нас, евреев, своя страна?». Мать ответила: «Будет, конечно же, дурачок!». Жаботинский заканчивал свой рассказ: «...с тех пор и поныне я больше не задавался этим вопросом...» («Повесть моих дней»). Будучи подростком, он был еще далек от осознания себя сионистом, но:

«Мировоззрения» у меня тогда никакого не было, не было его и позже — до двадцатилетнего, примерно, возраста — ни касательно еврейства, ни касательно какого-либо другого политического или социального вопроса. Если б тогда спросил меня приятель-христианин, каково мое отношение к евреям,— я ответил бы, что я их «люблю». Но еврею я отвечал бы по-другому и более искренно. Понятно, я, как и моя мать, всегда знал, что у нас будет «страна» и я поеду туда жить,— я был уверен в этом, как и все мое поколение. Но это не было «мировоззрением», это было естественным делом — таким же, как мытье рук и тарелка супа в обед.

^{«Повесть моих дней»; в сб. «Автобиография».}

Как же все-таки сформировались его сионистские убеждения? Жаботинский признавался, что сионизму он «научился» у неевреев, и именно тогда, когда он был ближе всего им по духу. Это было в его веселые студенческие годы:

Сионизму я «выучился» не по трудам Ахад Гаама и даже не по Герцлю и Нордау, сделаться сионистом мне «подсказали» неевреи. Лучшие свои молодые годы я провел в Риме и хорошо присмотрелся к итальянцам. В конце XIX века Италия была спокойным, очень либеральным государством, без тени шовинизма, в ней жили почти все итальянцы, какие есть в этом мире[*], и почти сто процентов населения страны составляли итальянцы, никого не задевавшие и не притеснявшие. «Так и должен жить каждый народ, и мы, евреи, тоже»,— сказал я себе. Теперь я часто слышу, что такая школа сионизма была неполноценной, что сионистские идеи нужно черпать из еврейских источников, вникать во все доводы «за» и «против». Но, по моему мнению, нет в сионизме никаких «за» и «против», сионизм — это так же естественно, как вода и воздух. Человеку достаточно просто окинуть взглядом Божий мир. А как называется данный уголок Божьего света — Италия, Англия или Франция — неважно.

^{«Ибо духом единым», 1934; в сб. «О литературе и искусстве».}

Разумеется, чувствовать так мог лишь человек, свободный от многих предрассудков, унаследованных евреями в гетто. Жаботинский называл еврея, свободного от нездорового скептицизма, пятым сыном, о котором не говорится в пасхальной Агаде:

Я верю, что в каждой душе уживаются все четыре сына, о которых упоминает Агада, а, быть может, и пятый, о котором она забыла. И, по мере духовного развития человека, каждый из них проявляется в нем. «Мудрый» — вообще-то не очень мудр. Он, пожалуй, самый первый — первая ступень. Он складывает руки на животе, задает себе свои вопросы, ставит проблемы, и поди объясни ему — как, зачем и почему. Иногда вырастает из него сам «злодей» — уровень, который, кстати сказать, должен пройти всякий сионист. Это время, когда тебя гложут сомнения. Ничто не убедит скептика. Страна мала, арабы сильны, англичане не хотят помочь — ничего не получится, зачем же метать бисер?.. Иногда такой «злодей» приобретает акции Земельного фонда (и тогда он называет себя членом «Союза мира»). Третий уровень наступает, когда мозг устает от сомнений и философствований, душа просит немного отдохновения. «Ой, расскажите мне, пожалуйста, о цитрусовых садах и тучных пастбищах, о еврейских гимназиях, обо всем, обо всем, я с легкостью уверую» — это и есть «наивный». А затем — самый мудрый из четверых — «неумеющий спрашивать»,— он делает свое дело. Можете рассказывать ему об успехах, можете, если захотите, прочесть ему диссертацию об исторической необходимости Исхода из Египта — он выслушает, кивая головой. Но ему-то всего этого не надо. Он и так сделает свое дело. «Неумеющего задавать вопросы» я ставлю выше всех поименованных, и именно с точки зрения интеллекта. К этой стадии приходят, когда человеку опротивели его собственные мудрствования. Он уже понял, чего стоят все разглагольствования...