Мир тесен - [67]

В маленькой комнате Станиславы Раймондовны стояла узкая железная кровать, накрытая стареньким байковым одеялом. На одеяле лежала большая плюшевая обезьяна. В углу — кухонный шкафик, дальше — стол со стопкой книг; над столом — портрет Чехова, у окна в кадке — китайская роза с густой кроной зеленых блестящих листьев, раскидистая и ухоженная.

— Садитесь, Слава. Что стряслось?

— Хотел насчет Алимова посоветоваться.

— А что такое?

Слава рассказал, что произошло вчера и сегодня.

— Зря вы ходили к «главному». И Сашку жалко — мастер своего дела, уж я на своём веку навидалась, но таких, как он, по пальцам могу пересчитать. Тут жест на жест — узнаю Виктора Алексеевича. Редко, но бывает самодуром, здесь как раз такой случай. Алимова люблю, не подбил бы только его Сашка уехать со стройки. Знаете, Слава, пойдёмте к Алимову. С ним надо поговорить, пока он не принял никаких решений.

— Какой сюрприз! — сказал Алимов, пожимая руку Станиславе Раймондовне и взглянул на Славу уничтожающим взглядом. — Как дела, Станислава Раймондовна? Как ваши в Ленинграде поживают?

— Вот что, Сергей Алимович, давайте сразу перейдём к делу, ведь нас волнует сейчас другой вопрос.

Алимов, меняя доброжелательный тон на надменный, спросил:

— Что ещё?

— От меня зачем таиться, — просто сказала Станислава Раймондовна, — беда ведь стряслась. Когда Виктор Алексеевич упрётся, его ни одна общественная организация с места не сдвинет. Я… попробую с ним по-человечески поговорить, но за исход не ручаюсь. Упрям, упрям до чрезвычайности.

Алимов сидел тихий и задумчивый. «Ну совсем пацан», — подумал Слава.

— Если у меня ничего не получится, сдавай дела и — что делать! — подавай в суд. Суд восстановит, у тебя ведь до этого ни одного выговора не было, даже предупреждения. Тут Виктор Алексеевич просчитался.

— Это мне объяснили, это я знаю, — поёживаясь, сказал Алимов.

— А пока, чтобы не болтаться и не нервничать, иди в звено бетонщиков, вырубать свой блок.

— Я думал об этом. — Глаза Алимова загорелись добрым огнём.

— Значит, это и есть самое правильное решение.

— Но суд… Начинать свой послужной список с суда!

— Я понимаю. Но бывают такие обстоятельства, здесь ничего стыдного нет. Именно суд. Не бросать же из-за злого каприза человека любимое дело.

— Не знаю, Станислава Раймондовна, суд… это противно моей натуре.

— Вы, ещё мальчик, Сережа. Хороший мальчик.

— Старики, можно? — Вошёл Сашка.

«Сейчас разболтает, что ходили к «главному» будет уговаривать Алимова уехать. Хорошо, что Станислава Раймондовна здесь», — подумал Слава.

— Прошу ознакомиться с этим документом. Как я его раздобыл — секрет фирмы. — Сашка поднёс к глазам Станиславы Раймондовны листок бумаги.

«Главный инженер строительства В. А. Ермилов — экскаваторщику А. С. Белову

Заявление

Прошу Вас считать мои действия по случаю увольнения начальника лаборатории строительства С. А. Алимова актом крайней несправедливости, самодурства и надругательства над личностью.

С подлинным верно. А. Белов».

Через все заявление размашистым, волевым почерком было написано: «Не возражаю», и стояла хорошо известная Станиславе Раймондовне подпись «главного».

— Что это? — Станислава Раймондовна удивлённо подняла брови. — Что за шутки? — Но Сашка уже подносил документ Алимову.

— Чертовщина какая-то! — рассмеялся Алимов.

— Ругать не будешь? — весело спросил Сашка и рассказал в лицах, что произошло утром. Смеялись до слёз.

— Документик будет при мне, сохраним для истории, — закончил он свой рассказ.

Смех снял тяжесть. Алимову больше не казалось, что жизнь испорчена. «Поживём, увидим», — решил он.

— Смотрите, Саша, дойдёт ваша шутка до «главного», — предостерегла Станислава Раймондовна, — он мстительный.

— Очень буду рад. Пусть смотрит, что подписывает и думает, кого увольняет!

XLII

Фёдор свыкся со своим одиночеством, мысленно навсегда отделил себя от Ольги. Всё пережитое с ней слишком уж потрясло его, выжгло душу и теперь он не хотел возвращаться к этому ни во сне, ни наяву. Когда вечером, придя с работы, он застал в общежитии Олю, тётю Катю и спящего на кровати Олежку, то так растерялся, что даже не поздоровался. Он не ждал, не был готов к встрече, а главное, искренне не желал её, так как знал, что она ничего не даст ему, ничем не заполнит душевную пустоту.

— Приехали! — сказал он, останавливаясь в дверях, подавленный и неуклюжий.

— Приехали, Феденька. Приехали. Мы Славика по дороге встретили, учиться поехал, — заторопилась тётя Катя, с горечью думая: «Не рад он нам, вон лицо как вытянулось. На Оленьку не смотрит, а она, бедная, побелела, чисто снег». — Ты, Оленька, возьми-ка у Феди фуражку. А ты Федя чего стал? Иди, на дитя посмотри вон как он без тебя вымахал!

Фёдор, держа фуражку в вытянутых руках, стороной обошёл молчавшую Олю и склонился над спящим ребенком.

Олежка сладко спал, зарывшись личиком в пеленки, сверху на одеяле лежали только его розовые, крепко сжатые кулачки. Фёдор с удивлением и испугом подумал, что ничего не чувствует, глядя на сына, разве что приятно вдыхать этот нежный запах тепла. «К своему равнодушен, а чужого любил,» — растерянно подумал он и оглянулся, ища глазами Борю.