Мир тесен. Короткие истории из длинной жизни - [8]

* * *

Мама изощренно готовила все, что ей из-за диабета нельзя было даже пробовать: тейглах — шарики из теста в меду, имберлах — кусочки мацы, тоже запеченные в меду и обсыпанные имбирем, запеканку из мацы и интернациональное блюдо — «колбасный» торт из какао и крошеного печенья. Я обожал ее куриный бульон с клецками из мацовой муки. А еще мама пекла грибочки из теста, раскрашивая шляпки сгущенным какао, а ножки погружая в мак, чтобы было ощущение, что их недавно вытащили из земли. Когда гости нахваливали эти кондитерские маслята, они обыкновенно отпускали один и тот же комплимент: «Просто как настоящие». Мама привычно кокетничала: «Они и есть настоящие. Я собрала их в лесу». Если папа замечал, что она тихонько пробует «колбасный торт», он бросал на нее недоумевающий взгляд, на который мама тут же отвечала: «Я только подровняла…»

* * *

Еще подумают, что эти полвека я только и ждал, чтобы отыграться на нем. Нет, тут дело не в давней и давно прощенной обиде. Я вспоминаю об этом только потому, что жизнь меня отчасти как бы поставила на его место. То есть у меня теперь тоже берут автографы и, в отличие от тех далеких лет, когда не было даже «мыльниц», беспрестанно просят сфотографироваться.

Я не очень люблю слово «медийный», понимая, что обычные люди «не медийны» — только потому, что о них не судачит огромное количество людей и их реже показывают по телевизору.

Кажется, это был 1966 год. Я жил в Риге и не пропускал ни одной встречи с «живыми» артистами. На своих вечерах они рассказывали всякие смешные байки о съемках и перемежали их роликами из фильмов — в Концертном зале Академии наук или в Доме офицеров. Иногда, правда, надо было добираться до Дома культуры завода ВЭФ. Но этот зал зрители любили меньше и охотнее спешили к своим любимцам прямо в центр города.

Когда встреча с молодым Никитой Михалковым закончилась и зрителям предстояло еще раз посмотреть «Я шагаю по Москве», я ринулся за кулисы. Молодой и обожаемый тогда всеми артист чуть не подмигнул мне: «Зачем сейчас? Закончится фильм, подходи — и я распишусь на твоей открытке!» Я, ерзая в кресле, еле досидел до финального титра. И опять побежал за кулисы. Моего кумира там уже не было.

— Мальчик, он ушел сразу после встречи.

— Как? Он велел мне зайти после того, как закончится кино.

— Нет-нет, сразу ушел… Зачем ему тут сидеть?

Что это было? Заплакать, как тогда, вспоминая это, у меня уже не получится. Это ведь только я, глупыш, мог подумать, что знаменитый артист на протяжении всего фильма будет ждать восторженного очкарика за кулисами? Но что мешало ему тут же расписаться на моей открытке и, как сейчас это делаю я, даже по-свойски похлопать подростка по плечу?

Сорок лет я никогда и никому не отказываю в автографах. Разве что морщу нос, когда для этого мне подсовывают купюры. Я слишком хорошо помню, какой горькой обидой отзывается такой отказ. А вот фотографироваться с незнакомцами и вправду не люблю… Особенно на выходе из вокзального туалета или с сумками у трапа…

* * *

Г. Красавцев рассказывает:

Я ездил в школу из Булдури. Каждый раз спешил на электричку, чтобы проехать Дзинтари, Дубулты и сойти в Яундубулты. Там, через лесок, была наша школа. Сейчас, я понимаю, школа — очень хорошая. Я пришел в 8-й класс — зимой. И сразу понадобились лыжи. Лыжи мы оставляли в гардеробе. И два раза в неделю — крутили вокруг школы. Километров по пять, я думаю. Это Латвия, где климат на две недели теплее, чем в Питере.

В девятый класс к нам пришел мальчик — Фима. Из какой-то восьмилетки (школы были — или восьмилетки, или десятилетки). Пришел и пришел. В учебе не выделялся, в лидерах (хулиганах) не замечен. Для меня более важно было другое. Каждый раз, когда я ждал электричку в Булдури, на перроне была девочка — в полосатой, типа шотландской, юбке. Я был в состоянии непреходящей влюбленности.

Потом Фима создал школьный театр, а потом — стал знаменитым.

Нашим классным руководителем была учительница истории — Гроскопф Лидия Францевна. Она была большая, с громким голосом. Еще она была дочерью красного латышского стрелка. Собственно, это была ее идея — поход по местам боевой славы латышских стрелков. Для нас стрелки, не стрелки — по барабану. Но для похода мы подготовились: трехлитровая канистра — отравы. Тогда в моде был портвейн — «Солнцедар». Лидия Францевна, конечно, узнала про канистру. Пришлось соврать, что это Мусаилу прислали родственники из Армении — сухое вино. Она попробовала — одобрила. А дальше мы напились. Мы лезли к девчонкам в палатку и вообще вели себя буйно. Это продолжалось долго. Попалась какая-то лягушка — и, как назло, выяснилось, что Фима «не любит лягушек». Естественно, все лягушки, которые были рядом, — оказались у него в палатке. Фима убежал к девочкам. Но девочки тоже не любили лягушек. Потом нам с Мусаилом досталось.

На втором курсе я поехал в Москву с Сашкой Праведниковым — моим соседом по Юрмале и тоже студентом Политеха. Помимо прочего, была цель — навестить Фиму. Пришли в училище циркового и эстрадного искусства на улице Марины Расковой. Фимы не было. У него было фортепиано. Потом я приезжал в Москву один. И мы встретились. С ним была девушка, ее звали Барсучка, а педагогом был не очень знаменитый режиссер — Роман Виктюк.