Мир спасет добро - [2]

Само собой, среди своих учителей Н. Думбадзе называл не только славных жизнелюбов-гурийцев, но и Гоголя, Зощенко, Чехова и особенно Сервантеса - это вопрос не начитанности, а впитывания близкого, насущно необходимого духовного опыта. В его речах вспыхивали искры сарказма, он мог больно ударить словом, а вот сатириком в прямом смысле слова принципиально не был: от смеха он ждал не уничтожения человека, а возвышения и очищения человеческой души.

С обычной своей улыбкой Нодар признался, что к созданию повести о Зурикеле Вашаломидзе и стариках из гурийской деревни его подвигла книжечка Эрскина Колдуэлла "Мальчик из Джорджии". Оказалось, можно писать и так весело, без оглядок на авторитеты, не заботясь о лепке монументальных героических "образов"... Сильный талант никогда не боится упреков в "заимствованиях" и открыт любым впечатлениям и воздействиям. Это же можно сказать об осознавшей свою корневую силу литературе. А. Пушкин, Л. Толстой, В. Гюго присутствовали в наших беседах, как и Илья Чавчавадзе, Галактион Табидзе или Шота Руставели; из разговоров с Н. Думбадзе становилось понятнее, как его национальной литературе удалось сохранить и развить свою цельность и специфику, находясь на перекрестке мощнейших влияний, не сторониться их, а осознанно, готовясь перенять все органически приемлемое, идти им навстречу... Эта проблема далеко выходит за круг чисто литературных проблем. Нодар Думбадзе мог с юмором посмотреть на грузин и грузинское, он говорил, что русские в Грузии - это Гулливер в стране лилипутов, а грузин в России - лилипут в стране великанов, но землю свою любил до самозабвения и был истинным ее сыном. А отношения между народами - в идеале - представлялись ему цветущим лугом, где каждый цветок и каждая былинка чувствует себя естественно и свободно рядом с другими. Как нужна была бы сегодня эта яркая и страстная проповедь человеческого взаимоуважения, человеческого братства!

Из опубликованных бесед с Н. Думбадзе оказались вычеркнутыми его слова: "Я - генетический христианин". Так писатель объяснял, почему Бачана Рамишвили из "Закона вечности" видит во сне Христа, почему ведет с ним напряженные мировоззренческие диалоги. Это ведь идеологи "застойного" периода, забыв об азах материализма, пытались убедить себя и других, что вера, убеждения человека нового времени способны вырасти сами по себе, ни от чего не происходя и ни на чем не основываясь. Н. Думбадзе мог взорваться пассажем по поводу кощунственности "атеистического" отрицания Священного Писания, "великой литературы", но от видимой публицистической полемики с подобным "атеизмом", стоящим за ним узкоидеологическим прагматизмом уходил - возможно, в силу уже упоминавшейся неполемичности своей писательской натуры. Его глубинные представления о вещах уходили в глубины же его прозы. Разве, прочтя роман "Белые флаги", став свидетелем горячих споров, ведущихся обитателями тюремной камеры, вы не придете к выводу, что безверие всегда страшнее и опаснее веры, любой честной веры, даже если она наивна, противоречива и не сформулирована с должной четкостью? Пройдем мысленно тернистый путь убежденного коммуниста Бачаны Рамишвили: он, во взрослом своем состоянии, не так уж много действует на страницах романа, представая в конечном счете страстотерпцем, чья нравственная высота насущно необходима людям.

В "Законе вечности" полушутя говорится, что из Бачаны вышел бы неплохой священник и из его соседа по больничной палате и постоянного оппонента отца Иорама - хороший партийный работник. Эти столь разные люди объединены желанием сделать чище и достойнее человеческую жизнь. За брошенными вскользь "репризными" фразами стояла, надо полагать, мучительная работа писательского сознания. Окружавшее писателя общество стремительно двигалось в тупик. Он сказал в "Белых флагах", романс о Бачане Рамишвили, как велика сила коррупции, как предметом купли-продажи становятся священные реликвии и святые понятия. Но шел он своим путем - не углубляясь в анализ причин социального разложения, а стремясь показать выход из тупика, действенную силу добра, вдохновляющую способность человека к подвижничеству. Оглядываясь не только вокруг, но и назад, человек, литературный герой, искал утерянную веру, исконные ценности духа, ибо лозунги, призывавшие вперед, стали мало что значить на практике.

В этот том включена повесть "Кукарача" - одна из последних вещей Н. Думбадзе, отразившая его горькие и возвышенные размышления о человеке. У повести-воспоминания, да еще наделенной детективно-лирическим сюжетом, свои законы, и все же красочный, пестрый рассказ о довоенном Тбилиси и неземной любви участкового милиционера к городской красавице, не теряя красочности и пестроты, превращается в жизнеописание подлинного героя, способного во имя любви к людям на любое самопожертвование. Скромный милиционер по прозвищу Кукарача любит не людей вообще, а конкретного, обычного человека рядом с собой, человека, нуждающегося в поддержке, помощи и милосердии. Свое отношение к человечеству участковый распространяет даже на уголовника-рецидивиста Муртало - для подвижников типа Кукарачи нравственная истина всеобъемлюща и исключений не знает. Смерть героя повести от рецидивистской руки окружена пафосным ореолом, и дело вовсе не в тяге этой незатейливой внешне истории к мелодраматическим эффектам, а в том, что на наших глазах совершается сознательная жертва ради окончательной победы добра.