Ван Рийн осушил кружку.
— Ааххх! Вот, — продолжил он, — мы заключили с ними сделку. Они улетаю, и их никто не будет преследовать, что подтвердят их же собственные детекторы. Но один из них останется здесь и займется передачей владения. Это будет Тея Белдэниэл. Она не особенно возражала. Мне кажется, она почеловечней своих приятелей. Потом же она поведет один из наших кораблей к оговоренному месту встречи, я предложил им где-нибудь на нейтральной территории. Быть может, их хозяева согласятся на встречу. Мне, по крайней мере, хочется их повидать, особенно после этой затеи с «Сириндипити». Представляешь, сколько они о нас узнали! Ну?
Эдзел вскинул голову.
— Прошу прощения? — воскликнул он. — Вы хотите сказать, что лично вы и… и я…
— А кто же еще? — сказал ван Рийн. — Потому-то в основном я тебя и оставил. Мне нужно, чтобы рядом был кто-нибудь, кому я могу доверять. Путешествие будет не из приятных, могу тебя заверить. Знаешь, как говорили в древней Норвегии? Брата лишиться — с жизнью проститься. — Он стукнул кулаком по столу и рявкнул:
— Юнга! Где, черт возьми, пиво?!
За десять с лишним лет, которые минули с тех пор, как лемминкяйненниты обнаружили планету-бродягу, она успела уйти далеко. Разглядывая в носовой экран Бету Креста, Фолкейн присвистнул.
— Приблизиться-то мы хоть сможем? — спросил он.
Сидя в пилотском кресле в окружении разноцветных огоньков контрольных приборов, он смотрел на звезду — вернее, на ее увеличенное изображение. Бета Креста сверкала так ослепительно, что, несмотря на светофильтры и на расстояние в несколько астрономических единиц, глазам было больно. Весь экран занимал лазоревый шар, покрытый разводами, как шкура леопарда. Окруженный золотисто-алым блистающим ореолом, намного превышавшим в диаметре размеры самого шара. Звезда как будто освещала космос; во всяком случае, вечной ночи пространства пришлось отступить довольно далеко.
Фолкейн вцепился в ручки кресла; сердце его отчаянно колотилось. Ища спасение от холодящего грудь первобытного ужаса, он поглядел на безделушки, которыми они, члены экипажа, украсили пилотский отсек «Бедолаги». Вон висит некая хитроумная конструкция, изготовление которых на родной планете Чи Лан считается искусством; вон девичья фотография, которую он сам повесил на стену; вон, на полке, карликовое деревце, за которым ухаживал Эдзел… Эдзел, дружище, нам так сейчас нужна твоя сила! Услышать бы просто твой голос, и на душе сразу стало бы легче. Ну как назло: до тебя сейчас две сотни световых лет!
Кончай ныть, сказал себе Фолкейн. Нервишки шалят, приятель. Одно дело, когда Чи полдороги выхаживала тебя, и совсем другое теперь; хотя, по правде сказать, до конца я еще не очухался. Но работа есть работа. Ты ведь видел звезды покрупнее и поярче этой.
Фолкейн слукавил: ему довелось наблюдать всего, дай бог, одну-две подобных звезды. Эти голубые монстры отнюдь не рассыпаны в космосе на каждом шагу. И потом, даже самый маленький из них — зрелище весьма впечатляющее. Эти пятна в фотосфере, которые суть не что иное, как вихри, причем такие, что каждый из них способен поглотить планету размерами с Юпитер!
Это причудливое переплетение составляющих протуберанцы волокон — протуберанцы, масса которых куда больше массы Земли, ионизированные, испаряющиеся, превращающиеся в раскаленную плазму, вгрызающиеся в пространство на миллионы километров, бесследно пропадающие и возвращающиеся обратно, порождающие гигантские магнитные поля! Эта флуоресцирующая, видимая за миллионы парсеков корона, газ которой постоянно бомбардирует частицы, оголенные атомы, жесткие и мягкие кванты излучения звезды, сияние которой есть непрерывная буря, в восемьсот пятьдесят раз яростнее солнечной, буря столь мощная, что закончится всего лишь через какой-нибудь миллион лет в пламени сверхновой! Фолкейн еще раз бросил взгляд на экран и содрогнулся. Вдруг он понял, что бортовой компьютер что-то сказал.
— Прошу прощения? — переспросил он.
— В моей программе нет реакции обиды, поэтому извинения совершенно излишни, — внятно произнес невыразительный голос. — Однако мне поставлена задача обращаться с вами настолько осторожно, насколько позволяет моя организация, до тех пор, пока ваша нервная система не придет в порядок. Поэтому снисходительность к вашему поведению рекомендуется рассматривать как часть программы.
Фолкейн хмыкнул, потом расхохотался.
— Благодарю, Тупица, — сказал он. — Пожалуй, это мне не помешает. — Потом добавил торопливо: — Только не говори, что ты определил необходимость и вычислил реакцию, переходи прямо к делу.
— Вы спросили, сможем ли мы приблизиться. Ответ зависит от того, что имелось в виду под «приблизиться». Анализ контекста показал, что вы хотели узнать следующее: достигнем ли мы указанной планеты, не подвергая корабль опасности? Ответ утвердительный.
Фолкейн повернулся к Чи Лан, развалившейся справа от него в своем кресле, похожем скорее на гамак.
— Я отчетливо помню, что приказал Тупице забыть эти идиотские утвердительные и отрицательные ответы, поскольку даже Черчилль довольствовался простыми «да» и «нет», — вздохнул он. — Зачем вы отменили мой приказ?
