Мир саги. Становление литературы - [2]

Но особенное возмущение вызывает у Халльберга мое утверждение, что авторы саг не сознавали себя авторами. Мою ссылку на отсутствие в древнеисландском языке средств для выражения понятий «автор», «авторство», «сочинение саги» и т. п. он отводит опять-таки как «argumentum ex silentio». Он, правда, признает, что слова «автор» и «авторство» в применении к сагам значат не совсем то же самое, что они обычно значат в наше время, но решительно отказывается признать, что произошло какое-либо изменение в психологии авторства. Имена авторов саг, полагает Халльберг, не сохранились просто потому, что они совершенно так же не интересовали читателей, как в наше время массового потребителя книг, читающего «Робинзона Крузо» или «Трех мушкетеров», не интересует, что первый из этих романов принадлежит Дефо, а второй — Александру Дюма Старшему.

Я изложил содержание статьи Халльберга вкратце, но я надеюсь, что мой краткий реферат дает достаточное представление о позиции и аргументации автора.

Редактор журнала, на страницах которого была опубликована статья Халльберга, предложил мне написать ответ на нее. Мне, однако, показалось нецелесообразным и бесполезным отвечать на возражения Халльберга, и я предпочел высказать несколько общих соображений о двух возможных подходах к средневековой литературе [Steblin-Kamenskij M. I. Some considerations on aprroaches to medieval literature. — Mediæval Scandinavia, 1975, №8, 187–191. Русский перевод этой статьи опубликован в кн.: Стеблин-Каменский М. И. Историческая поэтика. Л.. 1978, с. 144–150.].

Первый из них (я его назвал «гипотезой тождества») предполагает, что психология средневекового человека тождественна психологии современного человека, второй же (я его назвал «гипотезой нетождества»), наоборот, что психология средневекового человека не тождественна психологии современного человека. Разумеется, возможны и промежуточные случаи. Я называю и тот, и другой подходы «гипотезами», так как они подразумевают лишь реконструкцию того, о чем не может быть никаких прямых свидетельств (ведь не может средневековый автор высказаться, например, так: «Моя психология тождественна психологии авторов позднейших эпох, понятие «авторство» мне хорошо известно, хотя я не могу выразить его словами», или, наоборот, так: «У меня совершенно другая психология, чем у авторов позднейших эпох» и т. п.).

Тождественность психологии средневекового человека психологии современного человека должна с необходимостью представляться исследователю средневековой литературы чем-то аксиоматическим, поскольку в исследованиях этой литературы гипотеза тождества — давно и твердо установившаяся традиция, еще доромантическая. Между тем гипотеза нетождества — нечто совершенно другое. Она проявление общей тенденции в развитии знания человека о прошлых эпохах. Отличия прошлых эпох от настоящего начали осознавать только в эпоху романтизма. Раньше не замечали даже отличий в материальной культуре. Но всего медленнее происходило осознание несходства в психике. Известно, что первоначально человек не осознавал даже своего психического отличия от обезьяны. По словам одного этнографа какие-то дикари, когда их пытались убедить в том, что обезьяны не могут быть людьми, раз они лишены дара речи, возражали, что обезьяны притворяются неговорящими, чтобы их не заставили работать, так что они, конечно, не только люди, но еще и очень хитрые люди.

Только совсем недавно медиевисты начали разрабатывать науку, которую они называют «исторической психологией», и в обиход вошли выражения «психология средневекового человека» и т. п. По-видимому, однако, исследователи древнеисландской литературы остались совершенно незатронутыми этими веяниями.

Поскольку гипотеза тождества — это традиция в исследовании древнеисландской литературы, то естественно, что исследователи этой литературы никогда не пытались доказать справедливость этой гипотезы и соответственно никогда не пытались исследовать, чем отличается психология средневекового исландца от психологии современного человека. Напротив, принятие гипотезы нетождества делает необходимым исследование этого отличия. Но отличие это может быть реконструировано только из косвенных источников (данных языка и т. п.), а основным доказательством справедливости реконструкции может быть только ее объяснительная сила. Так, мне кажется, что моя реконструкция психологии авторов саг лучше, чем гипотеза тождества, объясняет такие факты, как отсутствие языкового выражения для понятия «автор саги», последовательная анонимность этих саг и т. п. Впрочем, — кончаю я мою статью, — что значит «лучше объясняет»? Дикарю, который убежден в том, что обезьяны не говорят, потому что они очень хитрые люди, его объяснение, кажется лучшим из возможных, и бесполезно было бы стараться опровергнуть его объяснение.

На страницах того же журнала была опубликована реплика Халльберга на мой ответ [Hallberg Р. Medieval man and saga studies — Mediæval Scandinavia, 1976, №9, p. 164–166.] и моя заключительная статья.[Steblin-Kamenskij M. I. Further consideration on approaches to medieval literature. — Ibid., p. 167–172.]